Ян Ленчо - Соло для оркестра

Однажды мы сидели вдвоем с тещей в коридоре, и она сказала:

— Эмилько, если со мной что случится… Не покидай Гелену, она немножко упрямая, но в общем-то хорошая, все равно как кусок хлеба. И… когда ребенок вырастет, рассказывай ему иногда обо мне…

— Что вы говорите, мама?!

— Да я просто так. Что-то у меня немного голова кружится.

В четверг к полуночи нам сообщили, что она впала в беспамятство. Как безумный вбежал я в кабинет главврача, сунул ему в руки сберегательную книжку.

— Доктор, ради бога, прошу вас, спасите ее! Я отдам все, все на свете… Она не должна умереть, не должна!..

— К сожалению… вы должны приготовиться к самому худшему, — сказал он, возвращая мне книжку. — Ее состояние очень серьезное.

Я просидел возле нее всю ночь, держа ее за руку.

— Эмилько, это ты?

— Я, мама…

— А где Геленка?

— Малыш заболел, она с ним.

— Плачешь? Не плачь… Хочется глотнуть свежего воздуха…

Я отворил окно.

— Спасибо, ты такой добрый… Не забудь наш уговор. А теперь дай мне немного поспать… Мне так хорошо…

Она была румяная, будто и не умирает. Часа два не отрывал я глаз от ее лица, потом от усталости уснул. Когда проснулся, постель была пуста.

— Верните мне ее! Верните! — кричал я, и казалось мне, что я проваливаюсь в глубокие сугробы. — Она жива! Слышите! Жи-ва!

Больничные стены отражали мои крики и с насмешкой бросали их мне в лицо.

На третий день мы осыпали ее цветами…

Перевод со словацкого Н. Аросьевой.

Это был полный разгром: под градом камней и оскорблений яровских ребят [19] Яров, а также упоминаемые далее Малешице, Горлорезы, Жижков — названия районов Праги, в описываемое здесь время располагавшихся на окраине. мы бежали от Тритонова озерца вниз к нашей улице, рассеиваясь в ложбинах Еврейских печей, по которым мы петляли, униженно сгибаясь, не в силах дать отпор врагам; они надвигались как туча, похоже, все до одного поднялись против нас за то, что вчера вечером мы от нечего делать разрушили покинутые ими святыни из разноцветных кирпичей.

Я бежал за Ладей Гавлинеком, чья огромная рогатка с широкой черной резинкой завоевала уважение не одного из тех яровских ребят, что сейчас преследовали нас по пятам, стараясь загнать туда, где заросшие ограды небольших вилл стояли сплошной стеной, откуда уже не убежишь.

— Арамис! — крикнул мне Ладя Гавлинек, который даже в самые опасные минуты соблюдал правила нашей игры в мушкетеров. — Сделай вид, что в тебя попали булыжником, падай на спину, раскинь руки и замри!..

Это показалось мне рискованным, но раздумывать не было времени; вскинув руки над головой, я поднялся на цыпочки и замер на миг в трагической неподвижности, а потом медленно, так, как в фильмах про ковбоев, завертелся волчком, подгибая колени и страдальчески корчась; падая навзничь, я драматически возопил, как положено благородному воину:

— Кажется, меня убили, д’Артаньян!

Тут же я увидел, что наши враги попались на удочку — они остановились шагах в тридцати от нас в явной нерешительности, мое смертельное падение испугало их. А Ладя Гавлинек, заботливо склонившись надо мной, уже обматывал мне голову белой майкой, которую мгновенно стащил с себя; он был совершенно спокоен и говорил так, будто зачитывал по книге:

— Вот увидишь, сейчас эти дураки соберутся в кучу и начнут совещаться… А мы мигом проскочим мимо них и, пока они очухаются, добежим до трамвайного депо… Не потеряй мою майку! — И добавил по правилам нашей игры: — Пожалуй, кардинал Ришелье их не похвалит…

Я восхищался благородной способностью Лади не расставаться с созданной его воображением великой ролью даже в ситуациях совсем неподходящих. Однажды Ладя разбил камнем окно в подвале. И когда схвативший его на месте преступления пузатый полицейский добродушно вздохнул: «Ну-с, молодой человек, что мне теперь с тобой делать?», мой друг ответил, гордо вскинув голову: «Защищаться, сударь!»

Я смотрел в живые глаза Лади, в которых проглядывало истинно мушкетерское презрение к кучке растерянных яровских ребят — их совещание уже превратилось в ссору.

— Приготовься, Арамис! Раз, два, три…

Мы бросились в сторону наших врагов и стремительно промчались в двух шагах от них; неожиданность была так велика, что кто-то из яровских даже закричал удивленно:

— Ребята, вы чего?!

Мы неслись по пыльному каньону, потом вниз по крутой улице к трамвайному депо; надеясь, что спасение от топочущих, взбешенных обманом преследователей уже близко, повернули за угол, но — увы — наша улица до слез безлюдна, никого из ребят не видно. До первого дома, где можно укрыться, оставалось бесконечных сто метров, в боку невыносимо кололо; ясно — я не выдержу и не смогу ответить даже на первый удар.

В это мгновение Ладя взбежал на одну из куч мелкого щебня, которые были насыпаны вдоль раскопанных трамвайных путей, и, съезжая на ту сторону голым животом вниз, воодушевляюще воскликнул:

— За мной, Арамис!

Я кинулся вслед за ним на нагретую солнцем щебенку и бессильно скатился в спасительную затененную впадину; меня охватило блаженное оцепенение, раскрытым ртом я хватал пыльный, сухой воздух, но все это ерунда, главное — мы вне опасности, яровские не решатся проникнуть на нашу улицу, которая необычным своим видом, щебеночными сопками и странным покоем наводила на мысль о коварной ловушке.

На углу, из-за забора трактира «У Ирачка», осторожно высунулось несколько лохматых голов. Лада, встав в боевую позу, как мушкетер на старинных гравюрах, не спеша зарядил рогатку и… И ничего не произошло, наши преследователи предпочли отступить. Казалось, все бурные события позади; я лежал на спине и грелся под лучами заходящего солнца, проникающего сквозь ветви высоких тополей; наслаждаясь покоем, я снова представлял себе блестящее падение, которым одурачил врага, — жаль, меня не видели наши ребята; потом понежил себя мечтой о том, как когда-нибудь буду сниматься в кино, стану каскадером.

В эту минуту Ладя коснулся моего плеча; его немой, полный значения жест, призывающий к осторожности разогнал мои голубые мечты; усталости как не бывало, я тихо подполз к другу.

— Кардинал идет… — торжественно проговорил Ладя, напряженно глядя перед собой.

Я посмотрел в том же направлении и не смог удержаться от смеха, увидев одинокого бродягу в длинном, наглухо застегнутом пальто; он неуверенно шел вдоль длинной стены жижковского депо, приближаясь к нам. Лицо незнакомца затеняла широкополая шляпа, звук тяжелых шагов странным эхом отдавался в сонной тишине улицы, так что казалось, будто бродяга переставляет ноги как-то по-особому, с усилием, словно взбирается по крутому склону, выбивая носками солдатских ботинок углубления для опоры.