Ян Ленчо - Соло для оркестра

Новая игра в кардинала мне понравилась, и я предложил:

— Давай последим за ним, д’Артаньян, у него, наверно, на уме какие-нибудь грязные намерения…

Ладя молча рассматривал незнакомца, потом решительно кивнул:

— Покончим с ним!..

Ладя выкинул приготовленный камешек, зажатый в квадратике из мягкой кожи между двух концов черной резинки, сосредоточенно натянул рогатку и тщательно прицелился; от напряжения я затаил дыхание — и вот рогатка щелкнула вхолостую. Как будто в тишине улицы прозвучал приглушенный выстрел мелкокалиберки.

И тут произошло событие, которое никогда не сотрется в моей памяти: таинственный человек зашатался и стал валиться на землю. Это было невероятно и все же так явственно! Не веря своим глазам, я наблюдал, как он падает: совсем не похоже на мои причудливые ковбойские выкрутасы. Человек как будто не знал, куда девать руки и ноги, он весь обмяк, движения у него были робкие и замедленные, смешно спотыкаясь, мелкими шажками он ковылял вперед, закидывая голову, чтобы удержать равновесие в своем неотвратимом падении. Тщетно пытаясь ухватиться вытянутой рукой за шершавую стену, человек тяжело упал на колени, еще попытался подняться, но силы покинули его, он привалился плечом к земле и так и остался лежать на боку, откинув руку; пальцы его судорожно сжимались и разжимались — красноречивый жест неожиданной боли.

Я растерянно посмотрел на Ладю, меня охватил панический страх, что вот человек умирает, придет полиция, а мы ничего не сможем объяснить, ведь рядом нет никого, кто бы подтвердил, что мы здесь ни при чем; Ладя побледнел и, держа рогатку в трясущейся руке так, будто это было орудие убийства, в ужасе прошептал:

— Я ведь стрелял вхолостую…

— Я видел…

Ему хотелось услышать это так же, как и мне, потому что мы никак не могли поверить своим глазам. В напряженном молчании мы оттягивали решающий миг: нас давно бы тут и в помине не было, если бы не наша игра: сейчас здесь были д’Артаньян и Арамис.

Молча взглянув друг на друга, мы наконец решились и, пересиливая себя, подошли к упавшему.

Глаза его были открыты; меня поразило, что он такой молодой: широкополая шляпа, слетев с его головы, открыла светлые курчавые волосы и веснушчатый лоб.

— Мы позовем доктора.

Незнакомец слабо покачал головой; опираясь на руки, пододвинулся к стене и прислонился к ней спиной.

— Воды. — Голос у него был тихий, но ясный и по-деревенски чистый, и мне пришло в голову, что незнакомец идет издалека и, должно быть, ищет работу.

Ладя сразу же побежал в трактир напротив; я пожалел, что не опередил его, потому что меня все больше пугала беспомощность парня, но при всем при том мне было приятно, что мы не сбежали и пришли ему на помощь. Присев на кучу брусчатки, сваленной здесь для починки мостовой, я следил за вялыми движениями незнакомца. Отряхнув пальто из солдатского сукна, он расстегнул его: под ним не было даже рубашки, от горячего тела шел сильный запах пота. Парень посмотрел на меня, улыбнувшись одними только губами, глаза его остались серьезными.

— Прага большая…

Наверно, он привык ходить вдоль ручьев и рек, где поросшая травой земля, пружинящая под ногами, добра к усталому путнику. Я уже не боялся его, потому что много таких же вот батраков, ищущих работы на мельницах, встречал во время каникул на Сазаве [20] Сазава — река в центральной части Чехии. , они вроде бы без цели бродят по краю, а на самом деле разыскивают мельницы, амбары которых забиты зерном. Это были добродушные и смешливые люди с руками как цепы, вышагивали они широко, в такт ходьбе покачивая плечами, так что со спины напоминали веселых танцоров.

— В городе даже постучаться некуда, — как бы извиняясь, сказал парень. — А вода заперта в квартирах.

Из трактира выбежал Ладя, за ним пан Маньгал в трамвайной униформе, сапожник Купка в развевающемся зеленом фартуке и два незнакомых железнодорожника, один из них нес кружку пива.

Пан Маньгал отогнал нас строгим взглядом, так что все остальное мы наблюдали издали. Мужчины столпились вокруг незнакомца, будто сошлись поговорить; бесконечно долго они покуривали и размахивали руками, как за бильярдным столом; потом разом подняли лежащего на ноги, словно он ничего не весил; пан Купка, перекинув руку парня через плечо и обхватив его вокруг пояса, повел через рытвины раскопанных трамвайных путей к трактиру. Пан Маньгал нес за ними шляпу, а железнодорожники, оставшись около стены, о чем-то спорили, дружно отхлебывая пиво из одной кружки.

Меня охватило жгучее желание тоже быть взрослым, я завидовал их основательности, уверенности и спокойствию. Пан Маньгал дал нам с Ладей по стакану лимонада, и мы показались себе такими же, как они, потому что никто не хвалил нас и не заводил разговоров о нашем хорошем поступке, и это было здорово.

А парень сидел у стола под раскидистым каштаном с белыми свечками и с отсутствующим видом поедал из глубокой тарелки огромную порцию гуляша, отламывая хлеб маленькими кусочками и кладя их в рот, как святую облатку. Тут же пан Маньгал, как всегда гладко выбритый, в белой рубашке с галстуком, держа на колене чашку с ароматным кофе, рассказывал о рьяном контролере, который, показав в переполненном трамвае свой значок, заметил в середине вагона человека, быстро проталкивавшегося к выходу и успевшего выскочить на ходу.

— Контролер за ним, чуть не задохся, пока наконец не схватил этого типа уже на тротуаре. «Ваш билет!» — кричит, а пассажир этак спокойненько достает билет из кармана и говорит: «Приятно пообщаться с такими старательными с глазу на глаз…»

Потом мы с Ладей проводили парня до конца Горлорезов, а оттуда уже рукой подать до коровника в Малешицах, куда его наняли батраком; по дороге мы не поспевали за ним, парень шагал бодро и размашисто, выставляя вперед то одно, то другое плечо, как будто раздвигал душный воздух, словоохотливо болтал с нами, смеясь фальцетом над нашим рассказом о битве с яровскими ребятами.

Когда он исчез за поворотом у конечной остановки двадцать первого трамвая и мы остались одни, послышались раскаты грома, город потемнел, воздух стал неподвижным, а белые фасады дальних домов синими.

— Приказываю срочно отступить, Арамис! — крикнул Ладя и побежал первым. С иссушенных полей неслись тучи пыли, первый порыв свистящего ветра промчался по улицам, хлопая открытыми окнами, к моим ногам упали осколки стекла, выбитого из балконной двери над аптекой, и оттуда откликнулся рыдающий голос пани Вайссовой, взывающей к служанке:

— Фани! Или мы воруем?!

Я бежал, все больше отставая от летящего вперед Лади, а в голове у меня все время вертелись слова, которые, прощаясь, сказал нам молодой батрак: