Ян Ленчо - Соло для оркестра

С Верой что-то происходило, это было заметно по ее зрачкам. Мужчина громко перевел дыхание, не прекращая массаж; кровь начала приливать к щекам Веры.

— Вера, — произнес он, подавляя рыдание.

Мужчина оглянулся.

— Это ваша жена? — спросил он по-чешски и добавил успокаивающим тоном: — Все будет хорошо. К счастью, она была недалеко от берега. Острый желудочный приступ с небольшим коллапсом, но теперь все в порядке. Видно, съела что-то.

— Спасибо. Спасибо вам.

— Не за что, — ответил мужчина и добавил еще что-то, но он его уже не слушал. «Увидишь, дома все будет хорошо. Как прежде». Он вспомнил эти слова, сказанные дочке, только чтобы успокоить ее. Он не верил, тогда он вообще не верил, что по возвращении домой они снова помирятся, но сейчас, глядя на Веру, был твердо убежден, что не обманывал дочь. «Это не был очередной обман, — говорил он себе, — теперь все д е й с т в и т е л ь н о будет хорошо». В нем росла уверенность, что теперь Вера простит его, потому что им наконец-то будут найдены нужные, убедительные слова. Он глядел на нее и вдруг осознал, как сильно любит ее, и понимал, что сумеет сказать это и она ему поверит.

Вера села. В ее отсутствующем взгляде отражалось упорное стремление вспомнить что-то смертельно важное. Она кого-то искала. Блуждала взглядом по лицам, на секунду остановилась на нем, но тут же отвела взгляд. Она искала кого-то и не могла найти; на ее лице появился ужас. Потом опять посмотрела на него и тихо сказала:

— Девочка, где девочка? Она купалась со мной.

И повернула голову в сторону озера, но воды не было видно — стоявшие кругом люди заслоняли ее.

Он беспомощно оглянулся. Ему захотелось курить, во что бы то ни стало закурить. Но поблизости никого с сигаретой не было. Он сглотнул слюну и вытер о плавки вспотевшие ладони. Стоял и молча глядел на озеро, на низкие гребешки волн, поднятых теплым вечерним ветром. Ветер нес запахи воды, песка и грибов. Ему казалось, что к небу, голубому, как воспоминание о море, поднимаются великолепные радужные пузыри — но они тают, как только ты пытаешься коснуться их взглядом. Солнце уходило за кроны деревьев, какие-то птицы летели к нему.

Перевод со словацкого Ю. Преснякова.

Мальчик с ключом на шее, в фирменных джинсах и модной рубахе-сафари, курчавый, щербатый, с бледным, почти прозрачным личиком, остановился перед дверью дома. Правую его руку оттягивал портфель. Свободной рукой мальчик застучал в дверь, потом позвонил и снова забарабанил, на этот раз уже кулаком. Потом положил портфель под дверь, встал на него и прильнул к глазку, вглядываясь в сумрак прихожей.

Наконец он слез с портфеля, отпер дверь и вошел в дом. В коридоре переобулся, снял рубаху и новые джинсы, надел старые штаны и привычным движением натянул через голову фуфайку с начесом. Все это он проделал, не снимая красной вязаной шапочки, когда-то подаренной ему бабушкой.

Пройдя в кухню, мальчик открыл духовку, вынул целлофановый пакет с тремя кусочками хлеба, а из холодильника — нарезанную ветчину и уселся было к столу, но тут же вскочил и исчез в ванной. Вернулся, вытирая мокрые руки о штанины, сел за стол и, дотянувшись до подоконника, взял журнал, подпер его банкой из-под чаламады [24] Род салата. и только теперь, одной рукой листая страницы, неторопливо и сосредоточенно принялся за еду.

Когда он уже заворачивал остатки ветчины и хлеба в газету, собираясь выбросить в корзину, зазвонил телефон. Мальчик обернулся на звонок и неспешно, степенным шагом двинулся из кухни в прихожую, а оттуда к дверям спальни, где у отцовой постели трезвонил на тумбочке белый телефон. Он поднял трубку, и глаза его на мгновение повеселели.

— Да, я. Да. Нет. Да. Еще нет. Не знаю, Соня. Да. Да. Раз надо… Нет, не буду бояться. Да. До сви…

Положив трубку, мальчик отнес телефон в прихожую и поставил на положенное ему место, то есть на ящик для обуви, рядом с телефонной книгой, хотя и знал, что отец снова водворит его в спальню, потому что всякий раз, когда ночует дома, встает по телефонному звонку.

После этого мальчик с ключом на шее подошел к своему шкафчику с игрушками, открыл его, закрыл, вытянул из-под стола табуретку, подтащил к окну, разулся, влез на нее с ногами и устроился так, чтобы видеть улицу. Занавеску он не отодвигал, просто прижал к стеклу и загляделся на зажегшиеся уличные фонари. Потом, словно что-то вспомнив, слез с табуретки, включил магнитофон, сделал звук погромче и приготовился слушать.

«Мартинек, мальчик мой, не сердись, хоть эта суббота и не рабочая, но покататься с тобой на санках я никак не смогу. Дела вызывают в Прагу. Но…»

Дальше мальчик с ключом на шее слушать не стал, сообразив, что, раз сам он вернулся из школы, значит, сегодня не субботний день и все то, что говорит ему сейчас отец, он уже слышал. Рассеянно крутил он регулятор громкости, и на лице его играла усмешка, потому что голос отца то нашептывал, то восклицал, что он ему «…везет из …аги …ыжи, с …тинками, если бу… слу…».

«Слушаться, слушаться, буду слушаться», — повторял вслух мальчик и заливался чистым, журчащим детским смехом. Но вскоре снова посерьезнел, выключил магнитофон и только тут заметил, что в доме уже совсем стемнело. Он пошел было включить свет, как вдруг услышал в соседней комнате шорох.

Затаив дыхание, мальчик замер на месте. Потом перевел дух и мало-помалу стал поворачиваться к двери спальни, где только что так пугающе заскрипело. Но все, что ему на этот раз удалось услышать, долетало от соседей. Шумела за стенкой вода в ванне, играло радио, звучали позывные теленовостей, били часы. Вскоре громче всех этих звуков ему показалось тиканье часов в кухне — так громко тикают они по телевизору, когда убийца подкрадывается к своей жертве.

Не отрывая подозрительного взгляда от спальни, мальчик настороженно попятился в прихожую. Наткнувшись на табуретку, он замер, и в эту самую секунду из спальни донесся нагоняющий ужас скрип балконной двери. Кто-то осторожно затворил ее, и вслед за тем оттуда послышалось предостерегающее «тсс!».

Мальчик оцепенел. При слабом свете уличного фонаря его широко раскрытые глаза впились в ручку двери, медленно поворачивающейся вниз. И тут дверь приоткрылась, и мальчик увидел за нею двух здоровенных страшил. Он завопил и, опрокинув табуретку, с ревом кинулся в прихожую. Но у самого порога чьи-то руки, пропахшие рыбой и дымом, зажали ему рот.

— Не бойся, малявка! Да не ори ты, мы тебя не тронем, правду говорю, только никшни! — полушепотом уговаривал мальчика схвативший его человек. Потом мужской голос над ухом зазвучал громче и раздраженней:

— Говорю же, перестань, не бойся, правду говорю… тьфу ты, еще и кусается! Будь умницей, ты ведь уже большая девочка. Плохо же ты встречаешь гостей! Ну вот, так-то оно лучше, такая ты нам больше нравишься, правду я говорю, Дюшо? — И пожилой мужчина обернулся к другому, помоложе, стоявшему за его спиной.