Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Больна? А что у нее болит?

— Просто расстроена… Головка болит.

— Тогда пусть пойдет к доктору.

— Пойдет. Но только дома. Здесь хорошего доктора не найти.

— Неправда. Она уже дома была больная. И не ходила к доктору.

— А теперь пойдет. Вот увидишь. Увидишь, дома все будет в порядке. Как прежде.

— И вы опять будете разговаривать?

— Конечно. Ведь мы и теперь разговариваем. — Он засмеялся и дунул ей в ухо.

— Ой, щекотно. — Она перестала плакать.

— А теперь спать, — сказал он.

— Ну-у, папа.

— Без разговоров. Все дети спят после обеда.

— Я хочу пи́сать.

— Опять за прежнее?

— Нет, я правда хочу.

— Ну давай, только поживее.

Девочка забежала за кустик и вернулась, неся скомканную газету.

— Папа, пойдем пускать кораблики? Я бумагу нашла, вот!

Пришлось пообещать, что потом они пойдут пускать кораблики — как вчера, но не в ручей, который все время убегает, а на озеро, которое всегда стоит. Он перенес одеяло в холодок под молодые дубки и уложил дочку; она заснула почти мгновенно.

Неподалеку от своего одеяла он заметил коляску с младенцем, который неподвижно, беспомощно лежал на спине и глядел вверх широко распахнутыми глазами. Он улыбнулся: ну конечно же. Вот откуда у него воспоминание о море. Этот младенец тоже глядит на море — чистое, голубое море над своей головой; все мы сызмала глядим в его простор.

Он засмотрелся на спящую дочку. Она лежала на левом боку, подложив под щеку ладонь, на худой спине выступали лопатки, как память о крыльях; между ними блестели капельки пота. Солнечные лучи падали на ее лицо, только рот и подбородок были в тени. Он подвинул одеяло так, чтобы солнце не светило ей в глаза. По траве ползла божья коровка, но тень его руки ее вспугнула; она неуверенно взлетела. Прямо перед его носом раскачивался паучок, все ниже и ниже спускаясь на невидимой нити. Он наудачу рубанул ладонью и рассек волоконце, совсем не ощутив касания. Паучок упал девочке на лоб и побежал к ее волосам. Торопливо, с отвращением он сдул паука. Настроение испортилось: всю жизнь он пауков ненавидел. Снова на него нахлынула злость на Веру. Он понимал, что она тяжело переживает его измену, хотя это случилось всего один раз, но не мог понять, откуда в ней берется столько злобы, что ради мести она готова мучить их дочку, которую ведь любит не меньше его. «Этого я никогда не смогу ей простить», — подумал он с отвращением и достал из кармана «выдувалку». Он купил ее утром дочке, хотя понятия не имел, что это такое — просто понравилось название. Это был зеленый цилиндрический флакон, наполненный сапонатным раствором. К белой пластмассовой крышке приделано снизу проволочное колечко, погруженное в раствор. Нужно вытянуть колечко и дунуть в него, тогда из него вылетают мыльные пузыри — точно такие пузыри мы когда-то выдували из мыльной воды через соломинку. Девочка была в восторге от «выдувалки», но не больше трех минут. Великолепные радужные пузыри взлетали в воздух, переливались на солнце всеми цветами, но таяли прежде, чем удавалось их коснуться. И вскоре девочка с отвращением и упреком сказала:

— Ведь их нельзя поймать. Почему это нельзя поймать?

— На них надо только смотреть, — объяснил он ей.

— Ну и смотри, — отвечала она, и на «выдувалку» ей стало наплевать.

«В самом деле, эта игрушка не для детей. — Он улыбнулся и согнал с дочкиного носа муху. — Самый обыкновенный обман. Вроде моего зажигания солнца. Вроде нашего притворства, будто у нас все в порядке».

Он зашвырнул «выдувалку» в дубняк — к пустым жестянкам и зеленым осколкам пивных бутылок. Лес? Обман. Свалка. «Только что белые грибы еще настоящие», — подумал он с удовлетворением и улегся на одеяло рядом с дочкой, с наслаждением вдыхая запах, веявший от ее волос: они пахли водой, песком и грибами. Он осторожно поцеловал ее в лоб и закрыл глаза.

Его разбудила прохлада. Он спал в тени деревьев, зонтик был сложен, девочка куда-то убежала. Он натянул на себя джинсы и майку и, заслонившись ладонью от солнца, пытался разглядеть жену с дочкой среди множества людей на берегу озера — верно, барахтаются в теплой вечерней воде. Он закурил сигарету. Курил и наслаждался вечерним покоем, навевавшим сладостную, безмятежную лень. На миг он поддался обманчивым чарам вечера, и ему показалось, что, как бы там ни было, все идет к лучшему. Собственно, не так уж трудно найти общий язык с Верой — должна же она понять то, что казалось ему таким ясным: им надо быть вместе, всем троим, навсегда.

Его встревожили невнятные крики, долетевшие с озера. Глядя на людей, в смятении суетившихся на берегу, он понял: что-то случилось. «Девочка, — подумал он, — девочка». На бегу отшвырнул сигарету; мелкие, острые камни впивались в босые ноги, но он не чувствовал боли. Видно было, что люди перестали суетиться и сбились в плотную кучу на каменистом пляже. Ему казалось, что он бежит уже целую вечность, а расстояние между ним и дочкой никак не сокращается. Девочка, конечно же это девочка, он убежден в этом.

Наконец он добежал. Сердце колотилось в груди, из горла рвался свистящий хрип, онемевшие икры тряслись мелкой дрожью. Локтями он пробивал себе дорогу сквозь стену нагих тел, окружавших тело его дочери; в ответ раздавались словацкие, чешские и немецкие ругательства.

— Дочка, моя дочка, — бормотал он. — Kind, mein Kind [22] Ребенок, мой ребенок (нем.) . .

Какой-то низкорослый толстый мужчина с розовым животом, вывалившимся из плавок, повернул к нему лицо, круглое, розовое, с дряблыми, обвисшими щеками. «Ну ты, чего вытаращился?» — Он яростно двинул ему локтем прямо в пупок; локоть затерялся в толстом, податливом слое жира. Лицо мужчины побагровело, он возмущенно и обиженно сказал:

— Das ist Frau. Frau [23] Это женщина. Женщина (нем.) . .

На миг у него закружилась голова. Он почувствовал облегчение, несказанное облегчение и признательность.

Наконец он оказался внутри круга и увидел широкую, потную, темно-коричневую спину мужчины, который склонился над лежавшей женщиной и целовал ее в губы; до него не сразу дошло, что это искусственное дыхание «рот в рот». Грудь женщины была обнажена, и мужчина одновременно резко и упруго сжимал ладонями ее грудную клетку. «Массаж сердца», — подумал он спокойно, и последние остатки напряжения как рукой сняло. Глядя на уверенные, решительные действия мужчины, он понял, что это, несомненно, специалист. Очевидно, это поняли и окружающие, их возбуждение стихало, некоторые уже уходили. Только какая-то худая, костлявая женщина истерически выкрикивала:

— Зеркальце, поднесите ей ко рту зеркальце!

Наконец мужчина оторвал свои губы от губ женщины, все еще продолжая массаж.

Он увидел Верино лицо. «Вера», — подумал без всякого волнения, просто и равнодушно констатируя факт. Он видел бледное лицо, застывшие расширенные зрачки, длинные, светлые, мокрые волосы, раскинувшиеся по камням. Он смотрел на нее и думал про девочку; облегчение и радость, что с дочерью все в порядке, были сильнее страха за жену.