Ян Ленчо - Соло для оркестра

Началось, как обычно, с того, что он влетел в мастерскую, пронесся по комнате, но вдруг резко затормозил, беспомощно огляделся по сторонам и угасшим голосом произнес:

— Это что-то особенное…

И остался стоять столбом посреди комнаты.

Его светло-серое, сшитое по последней моде пальто было застегнуто всего на одну, да и то самую нижнюю пуговицу. Прежде за ним такой небрежности не замечалось. У него была прямо-таки аллергия на незастегнутые пуговицы, и мы постоянно нарывались на нотации, поскольку не соответствовали его представлениям об аккуратности. Как-то раз Олдржишек даже ухитрился перепутать очередность петель и пуговиц и одну пуговицу на пиджаке вообще не застегнул. И вот в таком вздернутом на животе пиджаке он осмелился галантно приветствовать в нашей мастерской Моймира и его очередную находку — очаровательную стройную брюнетку, — даже не замечая игру цветов на чопорной физиономии шокированного приятеля.

Надо сказать, Моймиру доставляло очевидное удовольствие демонстрировать нас своим подружкам. Мы являли собой антипод его аккуратности, были этакими лохматыми символами беспорядка по сравнению с гладкой отутюженностью его мира модельеров. Что-то вроде невинного грешка, в котором сознаются краснея, но с некоторым самодовольством.

Впрочем, это не давало нам права на вольность в обращении с пуговицами.

Вот почему состояние пуговиц на пальто самого Моймира означало сигнал чуть ли не стихийного бедствия.

— Надеюсь, на этот раз тебе не дали отставку, а, Моймир? — после некоторого замешательства вымолвил Олдржишек и услужливо пододвинул приятелю стул.

— Она такая… такая…

— Одним словом, то, что надо? — нерешительно подсказал Олдржишек, но тут Моймир неожиданно для нас закончил:

— …такая вся из себя золотистая!

Наверное, после этих его слов вид у нас был несколько глуповатый, правда, и сам он выглядел не умнее.

Так же неожиданно он встал и ушел.

На следующий день Моймир появился снова.

Был тихим и вообще выглядел нездоровым — за все время не сказал и трех слов.

А потом он снова исчез, на этот раз на целую неделю. Мы с Олдржишком уже стали серьезно подумывать, не пора ли начать розыски, как вдруг он объявился на пороге мастерской. Небритый и всклокоченный.

И вот тогда наконец мы услышали его историю.

Он встретил ее случайно. Пошел на вокзал провожать знакомого и увидел ее. Она сидела на скамейке и сразу привлекла его внимание. На обратном пути он увидел ее снова и тут же вошел в привычную для него роль профессионального сердцееда.

Для начала была исполнена одна из увертюр, имевшихся у него в запасе на случай встречи с прекрасным полом, впрочем, как он уверял впоследствии, уже через минуту он позабыл все, что сказал ей. Позабыл, как только она на него посмотрела. Это был приговор.

— Она какая-то особенная! Вся из себя золотистая, — неустанно твердил Моймир. — Это надо видеть. У нее золотистые волосы, такие же глаза и кожа… пальто тоже золотистое, короче говоря, на меня как будто глядела прекрасная статуя. Золотистого цвета…

Похоже, у незнакомки не было ни малейшего желания беседовать с Моймиром, но, с другой стороны, сердиться на него тоже вроде не находилось причин. То есть нашему приятелю даже показалось, что она пытается быть с ним бесстрастно-любезной, примерно так ведут себя с больными посторонними людьми. В конце концов ее, вероятно, утомили отчаянные попытки Моймира завязать разговор, и она встала, заявив, что опаздывает на поезд. Моймир навязался в провожатые до перрона.

— А нельзя ли с вами еще как-нибудь встретиться? — спросил он напоследок.

Незнакомка удивленно подняла брови, а потом впервые за все это время улыбнулась.

— Завтра я поеду этим же поездом.

И Моймир помчался к нам в мастерскую.

На другой день он и вправду с ней встретился и уговорил увидеться в пятницу днем.

Она пришла.

Моймир прикатил на своей свежевымытой «шкоде» и предложил небольшую прогулку по окрестностям Праги. А именно в некую долинку, местонахождение каковой от нас тщательно скрывалось и где, по его словам, имелось потрясающее заведение, в котором можно славно поужинать. А еще в тех же краях была дача одного из приятелей Моймира, ключи от которой он охотно одалживал нашему другу.

Как ни странно, золотистая незнакомка приглашение приняла. В заведение. Дальше — стоп.

— Я вам чем-нибудь не нравлюсь? — удивился Моймир, но она едва заметно улыбнулась, совершенно неожиданно поцеловала его в щеку и попросила отвезти в Прагу.

«Было в этом жесте что-то материнское, я даже растерялся, — признался Моймир позже у нас в мастерской, — она совершенно не воспринимала меня как мужчину. Меня! У которого по этой части всегда был полный порядок!»

Тогда наш ловелас принялся убеждать незнакомку, что незачем, мол, возвращаться в Прагу, ведь ей все равно еще куда-то ехать на поезде и он ее с удовольствием отвезет.

Но то ли ей не улыбалась совместная поездка, а может, были еще какие соображения, только она вдруг решила, что неплохо немного прогуляться.

— Надеюсь, ты повел ее гулять в сторону небезызвестной дачи? — осведомился Олдржишек, и Моймир в ответ кивнул.

— Выходит, ты не совсем потерял голову.

— Дурачье вы! — вздохнул Моймир. — Это потрясающая женщина!

— Как же так? — удивился Олдржишек. — Ты хочешь сказать, что она все-таки пошла с тобой на эту дачу?

— В тот вечер нет. Только в понедельник.

А в тот вечер странная девушка ограничилась прогулкой, после чего они возвратились в Прагу. На прощанье она заявила Моймиру, что встречаться с ним больше не будет, и попросила ее не искать. Окончательно сбитый с толку Моймир пробормотал что-то вроде: «Пожалуйста, как хотите…» — и с оскорбленным видом удалился.

Всю субботу и воскресенье он убеждал себя, что оно и к лучшему, не хватало еще какой-то девице навязываться, можно подумать, будто на ней свет клином сошелся. И вдруг с удивлением поймал себя на том, что даже не знает имени золотистой незнакомки. Как же это получилось, недоумевал он, мы разве не представились? И перед его мысленным взором замелькали самые разные подробности их свиданий. Скажем, взгляд, которым она ответила на предложение встретиться… И тут до него вдруг дошло, что ничегошеньки-то он не понял. Ясное дело, она к нему неравнодушна. Слишком много в ее поведении говорило в его пользу… Иначе чего ради она поехала с ним за город? Только тогда все разворачивалось как бы на гребне волны, а теперь он сам все испортил и съехал вниз.

В понедельник он снова был на вокзале. И похоже, она была ему рада.

Он обнял ее за плечи и увел с перрона. Они почти не разговаривали. Все ходили и ходили молча, пока она не взглянула на часы и не сказала: