Ян Ленчо - Соло для оркестра

Увидев, что Колая уходит, Беднарж даже привстал на своем скрипучем стуле, улыбка мигом слетела с его губ. «Вот старый черт, с ума он сошел, что ли? — подумал прораб. — В тот раз шумел, что ему недоплатили, теперь возвращает три сотни из аванса…»

— Подождите, Колая! — остановил его Беднарж и положил трубку на аппарат. — Что случилось? Опять вам неправильно выплатили? В прошлый раз мастер Стиборжик ошибся, но ведь вы получили свое. Или нет? А теперь что случилось? — все так же нетерпеливо спросил он.

— Стиборжик почему-то выписал на три сотни больше, — остановился в дверях Колая. — Я не зарабатывал этих денег, они ваши, государственные, так вы их и возьмите, вот!

Через открытую дверь потянуло сквозняком, со стола на пол полетели бумаги. Колая постоял в ожидании, не скажет ли Беднарж что-нибудь еще, потом аккуратно закрыл за собой дверь и пошел сгружать бревна. Он спешил — засветло надо было вернуться назад, чтобы не добираться потом на стройку восемьдесят километров автобусом. Автобус — это лишние расходы, да и не удобно лезть в него в спецовке, а кроме того, старику почему-то нравилось ездить в кузове, смотреть, как хлопает над головой от ветра широкий грязноватый брезент, слушать рокочущий, согревающий шум мотора.

До стройки Колая добрался под вечер, вошел в свой теплый, прокуренный вагончик. Питнер, здоровенный малый, такой же разнорабочий, как и он сам, валялся на постели в одежде. Повернулся на скрип и вперился в Колаю немигающими глазами. В печке потрескивали дрова, и, когда поленья, обгорая, оседали, сноп рубиновых искр вылетал в щели у дверцы. В раскаленной железной трубе гудело. Другой разнорабочий, Новак, соскочил с верхних нар; загремели под его ногами дрова, с пола медленно поднялась пыль. Пошатываясь, он шагнул навстречу старику, схватил его за плечи грязными руками и отпихнул в сторону, с силой захлопнув дверь.

— Ну, старый хрыч, — процедил Питнер и скрестил ноги в грязных резиновых сапогах. — Старый ты кретин, — сказал он яростно, сверля Колаю глазами. — Ты все же увез бревна? Увез эти пеньки, старая калоша? Тебе разве не втолковали, чтобы ты их не трогал?

Колая съежился и молча направился в правый угол, где стоял шкаф для одежды. Повернув ключик, открыл дверцу. На его вешалке болтались какие-то странные тряпки. Он расправил их — и оторопел, устало опершись лбом о край старой коричневой полки. Пиджак был распорот, серая подкладка высовывалась из разрезанных рукавов. «Зачем они это сделали? — спрашивал он себя. — Как только рука поднялась?..» Губы старика дрожали, он что-то шептал про себя, будто снова боялся забыть то, что хотел сказать. На глаза набежали слезы. Старик смотрел в шкаф и ничего не видел. Брюки его были располосованы на четыре части так, что их не смог бы сшить заново никакой портной.

А те двое злобно смотрели на него. Старик спиной чувствовал их взгляды, слышал тяжелые шаги Новака. Вдруг тот заорал прямо ему в затылок:

— Ты, старая рухлядь! Пеньки, видишь ли, трухлявые пожалел! Созна-ательный! Тебе, старому хрену, разве не говорили, что у нас на этот лес уже есть покупатель? — Сорвав с головы Колаи берет и швырнув его на пол, он вопил, не унимаясь: — Ишь богатей нашелся! Старик, а ума не нажил! Только мы не такие болваны, как ты, мы так просто свое не уступим, нет!

Колая тяжело вздохнул, закрыл дверцу шкафа, поднял с пола берет и, даже не взглянув в сторону Новака, пошел к своей кровати. «Они сами не знают, что делают, — размышлял он, рухнув на кровать в чем был. — Верно, решили, что я их выдам…»

Отвернулся к стене и вдруг почувствовал, как заломило поясницу. Нелегко дались ему эти бревна… Снова лег на спину, посмотрел вверх, на нары Новака, и опять подумал, что никто из них в толк не возьмет, почему он повез эти еловые чурки и вернул три сотни. Сделал он это только ради себя, ради своей совести, и решил сам, хоть и узнал обо всем совершенно случайно. Но говорить об этом с соседями по вагончику смысла нет — понять они не поймут, а все дело обернется против него.

До него доносились голоса Новака и Питнера. Сначала они о чем-то договаривались, потом ругались, потом ругали кого-то. У него давно уже не было тех забот, что волновали их: сыновей своих он женил, дочерей выдал замуж и остался один-одинешенек, переезжает со стройки на стройку, и жизнь в вагончике кажется ему лучше, чем одинокие вечера в пустом деревенском доме. Работа есть, вокруг люди — что еще человеку надо? Сейчас он копает пруды. Кончится эта работа, найдется другая. Зарплата два раза в месяц, денег ему хватает, мало того, пятьсот крон ежемесячно он кладет на сберкнижку. И нельзя сказать, чтобы очень уж приходилось ему утруждать себя за эти деньги. Но он понимает, какая теперь стала жизнь, и поэтому хочет, чтобы все было честь по чести, хочет получать за свою работу на этой стройке или любой другой ровно столько, сколько он действительно заработал.

Старик смотрит вверх, на нары Новака, и рой мыслей одолевает его и не дает покоя. «Да, теперь я могу позволить себе брать только то, что заработал, и ни кроны больше», — думает он. Крикам этих двоих он нисколько не удивлялся, но вот при чем тут его одежда, зачем надо было ее портить? Зачем было так безобразничать, ведь сейчас они и не знают, и знать не могут, какими станут, коль доживут до его лет, когда дети упорхнут от них и в жизни останется одна только работа…

— Молчишь, старый пень, — угрожающе прошипел Питнер, встал с кровати и сделал несколько шагов к его койке. — Надеть бы на тебя смирительную рубашку! Деньги ему, видите ли, не нужны! Так отдай их мне! А он — смотрите на него! — повез эти трухлявые деревяшки на склад! Жаль, что ты ноги себе не переломал, когда лез в эту машину!

Колая даже не пошевелился, все так же недвижно смотрел на нары Новака. Они его не поймут, но он не изменится. И впредь будет поступать так же, если заметит какие-то махинации. И невольно улыбнулся, одобрив себя; Питнер и Новак стояли над ним, сжимая кулаки. Не удостоив их взглядом, старик отвернулся к стене, сбросив ботинки и закутавшись в грязное одеяло.

Утром шел дождь. Низкие разбухшие облака цеплялись за высокие ели. Колая надел прорезиненный плащ с капюшоном и, с трудом вытаскивая ноги из хлюпавшей глины, направился через поле к пруду. Вдоль дороги тянулась и исчезала в ее серпантинах черешневая аллея; карминовый шиповник покачивался на тонких веточках. Старик нашарил под крыльцом ключ, отпер дверь и вошел в строительный вагончик. Стоя в дверях, он оглянулся на котлован пруда, на длинную, поблескивающую от дождя бетонную запруду. Он знал: там, где ему придется сегодня работать, стоит вода и прежде ее надо откачать. Потом они забетонируют дно, чтобы вода не подмыла и не снесла запруду. Он взял ведро и уже собирался идти в котлован, когда услыхал треск мотоцикла. На нем ездил здесь только мастер Стиборжик. Через минуту он ввалился в помещение строителей. Стряхивая воду с плаща, подал Колае руку и взглянул на часы.