Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Мы пойдем кое-что приготовить. — Маянек с мамой стал подниматься в гору, к ветрозащитной полосе.

— Что? — спросил вдогонку Йожко.

— Специальную наживку.

Йожко долго светил. Потом пришел Маянек и без всякой наживки вытащил сеть. За то, что светил, Йожко получил окуня, а мама — много рыбы. Когда построили сахарозавод, вся рыба сдохла. Перемерли и рыбаки, а с ними и усатый Маянек.

На стенах сырого подвала сидит, верно, с тысячу комаров. Йожко подпаливает их свечкой, и комары печалятся, что покинули болото у реки. Комариные крылья поджариваются, пламя рисует на стене черные пятна, и Йожко улыбается.

Не любит он комаров, поэтому любит их убивать.

Когда свеча догорает, Йожко переходит в столовую. В дверях стоит повариха Маришка Ваврекова. Сумка ее набита кнедлями, а сверху две лампочки по пять пятьдесят. Йожко, прошмыгнув в кухню, обнаруживает, что исчезли лампочки в коридорчике у кладовки. Маленький Битман бежит к отцу.

Перед усадьбой сшибается с Лоло-дураком.

— Давай жми, в газете такого бегуна прославят, — подначивает его Лоло.

— Две лампочки? — спохватывается Игор Битман. — Ступай спать! — цыкает он на Йожко, который намылился было за ним.

Йожко делает вид, что идет спать, а сам шмыгает в Иоланкину горенку. Иоланка лежит на диване и смотрит цветной телевизор за одиннадцать тысяч. На экране пытают тайного агента электрическим током за два-три гроша.

Игор Битман, словно привидение, появляется в дверях клубного зала. Кивком зазывает Маришку, а ей не больно-то хочется — агент, того и гляди, заложит своих соагентов.

Яро больше занимает напряженный интерес своих сожителей.

— Что скажете на это? — обращается он к старенькому садовнику Димко.

— Завсегда набитая, точно бобовый сноп, — определяет Димко телепрограмму.

— Помолчите, — ворчит благочестивый Йожка, увлеченный зрелищем.

Игор и Маришка стоят у доски объявлений, где вывешиваются письма от родственников.

— В коридорчике у кладовки недостает двух лампочек. Еще вчера там были. — Битман пристально смотрит на Маришку.

— А я почем знаю? — отпирается повариха.

— Пошли в канцелярию, Маришка, — приглашает ее Битман. — Нелегкая у тебя жизнь.

Маришку согревает человеческое слово. Чуть погодя в темной канцелярии слышится тихий смех. Игор Битман знает людей.

— Сидит она у бассейна, и вдруг тр-р-р — купальник по швам. Кругом народ, куда деваться? Она дает собаке понюхать купальник и посылает ее за другим — пусть где утащит. А собака возьми да приведи ей мужика прямо за яблочки.

Маришка чуть не лопается от смеха — с управляющим ей хорошо.

— Ох, и тяжко мне, — меняет Битман тон.

— Чего ж не хватает тебе, Игорко?

— Я ведь паренек с хутора, завсегда пил молочко прямо из-под коровки. Да и теперь подношу ко рту только то, что в своей натуральной оберточке, — шутит Битман, а рука его уже на Маришкиной мощной груди.

Маришка деревенеет.

— Хозяйка мне требуется, дом большой, — ходит с козыря Битман.

Маришка вздыхает, но руку его не отталкивает.

— А я почем знаю?!

Маришка не знает, зато Игор Битман отлично все знает. Свободной рукой он снимает со стола сумку с кнедлями и лампочками и проходит вперед.

— Маришка, — шепчет он.

Ошалевшей Маришке отступать некуда — Игор легонько подталкивает ее к столу.

Перед усадьбой битмановский щенок ворчит на старого пса Гарино из богадельни. Щенок быстро завоевал симпатию стариков — больно ласковый был. Гарино голодает — здесь он лишний. Щенок оттачивает на нем свои зубы. Гарино становится философом, полным достоинства. Достоинства его лишает только голод.

После фильма о пограничниках маленький Битман повел Гарино в поле, взяв его на проволоку. Он ожидал от Гарино высокого боевого духа, но пес презрел все команды — разве что подавал лапу. Под конец Йожко Битман решил пробежаться, и Гарино пришлось подлаживаться под него — иначе проволока врезалась бы в шею. Но когда получалось в ногу, Гарино казалось, что бежит он свободно.

Цепь тянет Гарино к земле, он полон воспоминаний о своей свободной пробежке, но щенок, которого Битман купил у Цабадаихи, мешает ему вспоминать. Гарино хватает щенка, щенок визжит, и из клубного зала, опираясь на клюку, приковыливает Томаш Вайсабел. Клюкой он наподдает Гарино за то, что тот обидел его любимца.

У Томаша Вайсабела было три брата — строили они по дому в родной деревне, где оставался один Томаш. Братья посылали ему деньги, так как работали там, где хорошо платят: Яно на шахте, Юро в армии, а Павел был парикмахером. Так, вечерами, Томаш построил три дома, а помогала ему жена Илона. Еще когда ставили первый дом и тащили бочку смолы, Илона надорвалась, изошла кровью и скинула. Пусть и не велика беда, но детей у нее больше не было; прочахла она двадцать лет и померла.

Братья приехали, выплатили Томашу его долю и продали под дачу родительский дом, потому как стоял он в мокряди возле леса. Дурак чего не купит! Томаша привезли сюда, где леса нет, — другого места не сыскалось. И вот Томаш ковыляет тут с клюкой и ждет, когда ему выйдет срок, потому что в богадельню приезжают ждать.

Томаш возвращается в клуб — с экрана говорят о продуктивности.

— Не для нас передача, — роняет Томаш и разворачивается на пятке.

Старики и старухи подымаются. Один Йожка остается при голубом свете — ждет конца передачи.

— Необходимо ликвидировать устаревшее оборудование, обзавестись новыми, более производительными породами скота, искать резервы и развивать продуктивность. Так, например, национальное предприятие… — вещает упитанный диктор.

— Приедешь к нам, — обращается к телевизионному оратору Лоло, сдвигая на голове папашку, — другую запоешь песенку.

Пенсионеры разбредаются по высокому коридору, шаркая домашними туфлями по плиткам.

— Этот расщепленный абрикос не иначе как золотую медаль заслуживает, — говорит садовник Димко, грустно глядя на доску объявлений. На доске висит письмо Сильвинки для Иоганы.

— Чего же она его не берет? — ворчит Терезия Гунишова, восьмидесятилетняя торба с ядом.

— Не встает уже, — мягко замечает Димко.

— Притворяется, — отрезает Гунишиха и, откашлявшись, направляется прямо к Иогане.

— Не тормоши ее, Терезка, — говорит садовник Димко в дверях «девичьей», но тут Гунишиха так вскрикивает, что пробуждается хмельная Каталин Месарошова.

— Веселей-ка мне сыграйте, ножки сами в пляс пойдут, — напевает она.

— Цыц, пьянь экая! — прикрикивают на нее.

В дверь протискивается Лоло. Зажигает свет и снимает черную папашку. На всю девичью сияет его лысина.

— Плешак! — заходится смехом Каталин.

— Шалабольница! — припоминает Лоло прозвище, которое дала ей строгая вдова Цабадаёва.