Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Не я один трудился! — напустился на нее отец. — А какой толк, по-твоему, должен быть? Из чего был бы толк?

— Ну, я не знаю, из чего, — пробормотала дочь, растерявшись от неожиданного отпора. — Другие как-то умеют… Сам знаешь…

— Это кто — другие? — спросил отец.

— А вот те самые… — бросила она. — Ты вот платишь и платишь свои членские взносы, и не только профсоюзные, а что толку — получаешь только отметку в билете!

— А что я должен получать? Тибор твой тоже платит, а теперь будет платить, судя по всему, гораздо больше меня!

— Да, платит и будет платить больше. Только ему эти денежки окупятся, а тебе?

— А мне не окупятся? — Отец искренне удивился вопросу дочери.

— Тебе? — Она подняла брови. — А разве тебе хоть что-нибудь уже окупилось?

— Конечно, неужели не видишь? Ты посмотри вокруг себя, дочка, пошире раскрой глаза!

— Да мало ли что есть вокруг… — Она отвела взгляд. — Лично у тебя, отец, в твоих руках, хоть что-нибудь осталось?!

— В моих руках? — Отец посмотрел на свои ладони, испещренные несмываемыми узорами. — Ах вот оно что! — Он понял, куда клонит дочь.

— То самое, отец, то… — сказала она тихо. — Ничего не поделаешь, у мира свои законы, свои…

И ты, в точности как наш папочка, все спишь наяву и видишь сны, повторил Франтишек про себя слова сестры и усмехнулся… А ведь ему все равно, наплюет на него этот «мир» или нет!

Солнце зависает над портом, его лучи щедро одаривают теплом и светом каждый сантиметр широкой, посыпанной щебенкой улицы; из калитки выходит мать Франтишека.

И на сей раз она в том же самом черном платье с белым воротничком, что означает торжественность или по крайней мере важность предстоящего момента.

Края разъезженной, в ухабах улицы окаймляет густая трава, в изумрудной зелени ее вьются мелкие, едва заметные ручейки. Поскольку эта улица, как и большинство примыкающих к ней улочек и переулков, не связана с городской канализационной сетью, ручейки в траве относят всю сточную, в основном дождевую, воду вниз, к чугунным решеткам коллектора, скрытого под булыжной мостовой набережной.

Мать оглядывается по сторонам, закрываясь рукой от солнца, затем внимательно всматривается в нижний конец улицы.

В эту минуту там нет ни души. Женщина устремляет взгляд вдаль, видит часть решетчатой ограды речного порта, а за ней, совсем далеко, маячит зелень деревьев и кустарников на острове за излучиной реки.

Женщина сосредоточенно вглядывается теперь в другой конец улицы, не появится ли из-за угла знакомая фигура человека, которого она ждет уже полчаса, ждет нетерпеливо, то и дело выходя из дома.

И там никого. Улица кажется вымершей… Но вот слышится скрип калитки, и из соседнего двора, отделенного от тротуара высоким дощатым забором, выходит пожилой седовласый мужчина.

— Не идет? — спрашивает сосед, встав в тени акации с пышной, разросшейся вширь кроной.

— Не понимаю, где он только мог застрять, — вздыхает женщина, продолжая поглядывать то в одну, то в другую сторону, беспокойно переступая с ноги на ногу, морща от досады лоб. — Утром обещал, что обязательно придет. Дело такое важное, а он подводит…

— Узнаю Феро, все в облаках витает, вечно что-нибудь перепутает, помните, каким он мальчонкой был… — с улыбкой вспоминает мужчина, но женщина недовольно отмахивается:

— Это вы зря. Он всегда был внимательный ко мне. Вы его, Богуш, совсем не знаете… Наверное, что-то помешало ему, вот и задержался, а то бы давно пришел!

— Вам бы зятя пригласить — деловой человек! — подсказывает сосед с легкой завистью в голосе. — Хорошо бы зятька вашего напустить на них.

— Обойдусь как-нибудь, — сердито отрезает женщина.

— А таких, как Феро, — говорит мужчина, усмехаясь, — таких, как вы или, допустим, я, они живо обведут вокруг пальца…

— Но и Ферко кое-что соображает!

— Да не о том речь.

— Они обязаны оценить все так, как положено! — решительно говорит женщина.

— Это все слова, — машет рукой сосед. — Сами знаете, как сейчас такие дела делаются.

— Не травите душу, Богуш, я и так вся как на иголках, помолчите хоть немного, — сердится женщина.

— Я ничего такого… — смущается сосед. Он хочет что-то еще сказать, но уже не решается и, сглотнув слюну, умолкает.

Минут пять они молча стоят рядом. Мужчина курит, а женщина следит, не покажется ли в конце улицы ее запаздывающий сын.

— А теперь серьезно, — прерывает молчание сосед. — Если не дождемся Феро, нам самим придется решать.

Женщина пожимает плечами.

— Вообще-то я хотел посоветоваться с Феро, — озабоченно продолжает сосед. — Не знаю, как быть, может, намекнуть этому чиновнику, что так, мол, и так, в долгу не останусь?

— Меня бесполезно спрашивать.

— Ну а все-таки… Не собираетесь ему подкинуть? — пристально смотрит на нее сосед.

— Боюсь я таких вещей, — опускает глаза женщина. — Вдруг он рассердится, это же официальное лицо…

— Оценщики обходят не только нашу улицу, слышали небось, что о них поговаривают… — бормочет сосед.

— Нет, я хочу спать спокойно, — твердо говорит женщина.

— Пусть они мне начислят хотя бы то, что положено!

— Наверное, так и будет…

— Вряд ли… Если где кому прибавится, то у нас отнимется, — размышляет сосед над проблемой, которая уже целый месяц не дает ему покоя.

— Ферко говорил, что у них есть инструкции и они не могут своевольничать.

— Инструкции?! — пренебрежительно машет рукой мужчина. — Да они этими параграфами крутят как хотят!

— Посмотрим, — шепчет женщина. — В жизни и не такое бывало.

— У меня от этих дел голова кругом! — признается сосед. — Одни советуют, мол, посули им немного — и внакладе не останешься, другие говорят, бесполезно, все равно много не прибавят, третьи толкуют, что им сразу надо конвертик всучить. Черт знает что творится!

— Пускай будет как будет, — вздыхает женщина.

— Сейчас все делается шиворот-навыворот, по прямой дорожке не пройдешь, — ворчит сосед. — Надо юлить, обходить, хитрить, подкидывать! Никогда я этого не умел, да и теперь вряд ли получится.

— Уже двенадцать бьет. — Женщина вслушивается в доносящийся с восточной стороны звон, заглушаемый шумом соседнего порта.

— Так и есть, — кивает сосед.

Выйдя из тени акации, они, не прощаясь, расходятся по своим дворам.

Ранним утром, не успел он продрать глаза, в передней зазвонил телефон. Мрачный со сна, раздраженный неприятным дребезжанием, он нехотя снял трубку.

— Это ты, Ферко? — послышался голос матери.

— Да, — сразу смягчился он.

— Боялась, не застану тебя. Потому и звоню так рано, — виновато объяснила мать.

— Ничего, я встал уже, — успокоил ее сын.

— Вы куда-то отлучались вечером? Два раза звонила, но никто не подходил, — оправдывалась мать, и он вдруг живо представил себе ее маленькую фигурку в кухонном полумраке, склонившуюся над старым черным бакелитовым аппаратом, который ей установили два года назад, в доме на Сиреневой улице, она тогда жила уже одна-одинешенька, не могла привыкнуть к телефону и пользовалась им всегда с опаской.