Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Вчера мы были дома, — ответил он.

— Странно, — удивилась мать. — Ферко, мне вчера сказал сосед, что сегодня придут эти… Ну те, что оценивают дома. У нас будут, кажется, около двенадцати…

— Я подскочу, — пообещал он.

— Хорошо, если так. А то они еще оберут меня как липку.

— Зачем им это нужно?

— Постарайся подойти, сынок.

— А почему, собственно, я? Пригласила бы Зузку, тем более она заинтересована в этом! Пусть проследит за всем.

— Она тоже потом договор подпишет… — растерянно сказала мать. — Ты уж не оставляй меня одну…

— Если Зузка узнает, что я у тебя был в такой момент, опять начнет скандалить.

— Не начнет. Ты побудешь, посмотришь, послушаешь и уйдешь. Что в этом плохого? Чего скандалить?

— Станет кричать, что я лезу не в свои дела. — Франтишеку и в самом деле не хотелось лезть в это дело.

— Нет, лучше ты приходи. И пораньше, надо их встретить вместе.

— Постараюсь вырваться. — Он не был уверен, что его отпустят с работы раньше.

— Не забудь, к двенадцати! — напомнила мать.

Было уже за полдень, а он все еще тащился по окраинному району, который с юга замыкался оградой речного порта. Чугунные пики ограды, схваченные вверху и внизу длинными стальными полосами, торчали из низкого бетонного основания. За ними шумел порт, изрезанный сверкающими рельсами железнодорожных путей, с длинными пакгаузами из красноватого глазурованного кирпича, со стрелами грузовых кранов, с голубоватой гладью речной излучины, которая, несколько десятков лет назад перекрытая плотиной, превратилась в акваторию порта. А за портом вдалеке на острове бушевала пышная растительность, зелень которой закрывала вид на саму реку.

С запада этот район изогнутой линией огибало древнее городское укрепление. Изначально единая крепостная стена теперь во многих местах была протаранена лентами дорог и шоссе, некоторые башни настолько разрушились, что грозили обвалиться и придавить проходящих мимо, поэтому их разобрали, а другие, покрепче, наоборот, были восстановлены и снаружи даже отреставрированы, и теперь их используют для самых разных целей, чаще всего под склады; а в общем городское укрепление так и осталось границей между старым городом и новыми микрорайонами, которые начали возводиться с начала пятидесятых годов.

С севера и отчасти с востока этот район отделяло от остального города несколько обширных кладбищ, составляющих как бы единый некрополь. И хотя через кладбища проложены дорожки, пользуясь которыми можно раза в два сократить расстояние, люди, как правило, предпочитали обходной путь, избегая безлюдные кладбищенские аллеи, где им становилось не по себе.

Он быстро шагал по маленьким улочкам с приземистыми, обычно обшарпанными и тесно прижавшимися друг к другу домами с небольшими двориками, сырыми и темными, с чахлой зеленью крошечных палисадников, приютивших у себя какое-нибудь одинокое деревце, куст сирени или виноградную лозу; эти улочки отличала причудливо изогнутая линия крыш, разнообразных по форме и высоте, когда-то покрытых ярко-красной черепицей или сероватым хрупким шифером, но впоследствии залатанных чем попало — черепицей другой формы и цвета, кровельным железом, а то и обыкновенным толем, которым принято покрывать крыши сараев, курятников или голубятен.

Он торопился и уже почти бежал мимо старых обитателей этих мест, мимо знакомых с детства людей, пытающихся остановить его и завязать разговор.

Может, оценщики задержатся или устроят обеденный перерыв, утешал он себя, но чем ближе подходил к Сиреневой улице, тем больше понимал, что опаздывает, и сильнее ускорял шаг.

Эх, жаль, не удалось прийти вовремя, но что поделаешь, не смог он уйти с работы раньше… Эксперты из строительного управления уже, должно быть, приступили к делу, и обиднее всего будет, если он явится к шапочному разбору…

Да, оценщики быстренько осмотрят обе комнаты, кухню, чулан, чердак, крошечный палисадник и дворик, все зафиксируют в своих блокнотах, затем разнесут данные по графам, все подсчитают, подберут соответствующий коэффициент, перемножат, получат итоговую сумму и сообщат наконец, сколько стоит мамино владение…

Он несся, отмахиваясь от тех, кто окликал его, желал поговорить.

И вот наконец Сиреневая улица.

Мимо соседа Богуша, который неожиданно вынырнул на его пути, Франтишеку проскочить не удалось.

— Ты где был так долго? Мать издергалась — семь раз выходила тебя встречать! — закричал на него сосед.

— Что делать, работа…

— Сегодня все решается, а ты опаздываешь! — отчитывал его сосед, и Феро виновато опустил глаза. Он снова почувствовал себя сорванцом трудных послевоенных лет, а у соседа, который отчитывал его, словно и не было седых волос. — Эх, Феро, Феро…

— Они уже там? — Он кивнул головой в сторону родительского дома.

— А то как же, — кисло усмехнулся сосед.

— Пойду, — бросил он и быстрыми шагами устремился к калитке.

— Ступай уж, — заворчал вслед сосед.

Открывая калитку, он сразу же заметил их. Они стояли на открытой веранде и смотрели на ореховое дерево, растущее у забора.

Осенью пятьдесят первого ему шел одиннадцатый год. И сейчас, после стольких лет, к нему иногда подкрадывается необыкновенно ясное ощущение того давнего утра в конце октября или в начале ноября. Было воскресенье, выходной день. В конце дворика с южной, подветренной стороны Франтишек видит клумбу свежераспустившихся хризантем, еще не тронутых холодным дыханием первых ночных заморозков, видит тонкие, нежные паутинки, которые сплело бабье лето между дощечками забора, отделяющего их двор и палисадник от улицы, видит, как кружат эти тонкие белесые волоски над большим Прагайовым садом, как подхватывает их воздушный поток, поднимает ввысь и несет куда-то далеко, над крышами пакгаузов и стрелами кранов, застывших в мертвой неподвижности, непривычной даже по праздникам, потому что редкий день до их двора не доносилось что-нибудь из пестрой звуковой палитры порта, из этой мешанины свиста, грохота, визга, дребезжания и гула, сопровождающих погрузку и разгрузку судов и вагонов.

За дощатым забором раздается звонок отцовского велосипеда. Скрипит калитка, и на дворе появляется отец. К раме велосипеда привязано что-то длинное, завернутое в бумагу и обвязанное шпагатом.

— Это вишня, абрикос и орех, — поясняет отец, распаковывая груз. — Не хотел я брать орех, так Антон мне его насильно всучил… — Он улыбнулся, наверное представив себе своего долговязого, сухопарого друга, к которому Франтишек частенько наведывался в гости и с отцом, и один — когда в поисках корма для кроликов добредал до тех мест, где раскинулись Шинковские сады, в конце которых у плотины, на тысяча семьсот семьдесят втором километре реки, стоит, окруженный с трех сторон садом, дом смотрителя плотины Антона. В то утро отец, наскоро побрившись и перекусив, отправился к нему за саженцами, которые Антон давно обещал ему.