Ханан аль-Шейх - Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире

Горбун затребовал свой тамбурин и принялся играть на нем, петь и танцевать.

– Но, государь, – обратился Молчальник к царю, – ты не рассказал нам, как познакомился с горбуном – или ты хочешь, чтобы взамен я сам поведал какую-нибудь историю?

– Не сегодня, Молчальник, – отвечал царь Китая. – Ибо я устал.

На этом Джафар закончил историю про горбуна и царя Китая, и калиф захлопал в ладоши от изумления и восторга.

– О Джафар, эта история похождений горбуна и Молчальника поистине чудесна, и в ней больше невероятных совпадений, чем в истории о трех яблоках.

Он повернулся к Масруру и сказал:

– Приведи раба!

Масрур вывел вперед Райхана, тот поклонился и поцеловал землю перед калифом.

– Я знаю, что ты не желал никому зла, но все же беда случилась из-за тебя. Я выполню обещание, которое дал Джафару, и прощу тебя, но ставлю тебе условие. Ты должен каждый день проводить несколько часов с детьми этой невинно погибшей женщины. Слыша, как они разговаривают, плачут или смеются, ты будешь вспоминать, что это ты оставил их сиротами.

Затем калиф призвал третьего дервиша.

Масрур вывел третьего дервиша вперед, и тот опустился на колени и поцеловал землю перед калифом, а затем поднял голову.

– Ты понимаешь, что повинен в этом преступлении?

– Да, о повелитель, – ответил третий дервиш, закрывая лицо руками.

– Запомни: следует самому искать истину, а не слушать других, – сказал калиф. – Ты сам наказал себя, выколов себе глаз и став дервишем. А быть дервишем – значит прощать – это главное. И еще – ты отец двоих малых детей, оставшихся без матери, поэтому я отпускаю тебя.

Третий дервиш поцеловал землю перед калифом, встал, и Масрур увел его.

Все с облегчением вздохнули, радуясь тому, что ночь почти закончилась, а никого не казнили и не посадили в темницу. Они надеялись, что калиф вскоре встанет и уйдет с Джафаром, Абу Нувасом и Масруром. Но он протянул руку к кубку с водой, выпил ее, нахмурился и посмотрел на трех женщин пронзительным взглядом.

– На этом собрании, которого никто не готовил и не мог предсказать, вы, достойные женщины, услышали о случаях и событиях, что произошли с некоторыми из нас. Одни рассказы удивили нас и развлекли, другие наполнили сердца сожалением и печалью.

А теперь я желаю, чтобы все вы по очереди открыли свои тайны и рассказали нам свои секреты. Начнем с тебя, хозяйка дома. Скажи, почему ты попросила, едва мы вошли к тебе в дом, не задавать вопросов о том, что в нем происходит, и показала надпись на двери: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать того, что тебе не понравится»? Не имела ли ты в виду на самом деле вот что: «Скажи хоть слово о том, что видел, – и ты умрешь»?

Калиф налил себе еще воды, поднес кубок ко рту, но не смог выпить от раздражения.

– Объясни мне, – продолжил он, – откуда эта жестокость? Почему ты набросилась на этих собак и хлестала их до крови? А ты, избитая, почему ты покачнулась, и вскрикнула от боли, и упала в обморок, когда услышала ту песню и игру на лютне? Рубцы на твоем теле ужасны. А ты, третья, скажи, почему ты распаляла безумие сестер, вместо того чтобы его усмирить?

Калиф умолк и отпил воды.

В покоях воцарилась тяжелая тишина.

Женщины сделались белыми, как молоко. Они задрожали, впервые подумав о последствиях своих угроз – особенно испугалась хозяйка дома, которая придумала все эти правила.

Она поднялась с места и сказала:

– О повелитель правоверных, лучше бы мы отрезали себе языки, чем сыпать угрозами и обвинениями. И как я жалею теперь, что не отрезала себе обе руки, вместо того чтобы хлопнуть в ладоши, призывая рабов. Прошу у тебя прощения – пусть мудрость твоя и милосердие избавят нас от того, чтобы раскрыть наше сердце и поведать о причинах, заставивших нас преступить закон нашей страны. Ибо поделиться нашими тайнами – как повернуть кинжал, вонзившийся в сердце. Уверяю тебя, о повелитель, что нашим ужасным, странным и причудливым рассказам никто не поверит и нас попросту сочтут безумными.

«Поистине жизнь – сплошные тайны», – пробормотал носильщик. Самый воздух в покоях словно бы затрепетал, и калиф приказал хозяйке дома:

– Начинай свой рассказ, а мы все обратимся в слух.

Едва хозяйка дома нехотя вышла на середину комнаты, как визирь Джафар встал и сказал:

– Помни, что ты стоишь перед лицом седьмого сына Аббаса аль-Рашида, сына аль-Ади, сына аль-Махди и брата ас-Саффаха Кровавого Мясника, сына аль-Мансура. Ты должна без утайки рассказать обо всем калифу и говорить только правду, даже если твои слова обожгут тебе язык.

Женщина кивнула, почтительно потупив глаза, и начала свой рассказ.

То, что произошло со мной, настолько необычно, и рассказ мой так странен, что, если бы я выколола его иголками в уголках моих глаз, он стал бы уроком для любого прочитавшего. О калиф, эти собаки – мои заколдованные сестры, и я должна каждый вечер наносить им триста ударов плетью, чтобы они не погибли.

Но позвольте мне начать сначала, с тех времен, когда мы, пять сестер, росли под крылом у любящих, заботливых родителей. Когда мой отец, богатый купец, умер, мы разделили его наследство между нами и матерью. Вскоре наша мать вслед за отцом отошла в мир иной, и мы разделили ее деньги поровну между пятью сестрами. Как только закончился траур, две моих старших сестры вышли замуж, взяли свою долю денег и уехали из Багдада с мужьями, чтобы поселиться в чужеземной стране. Я осталась дома, заботиться о двух моих младших сестрах, думая, что успею выйти замуж, когда они вырастут, и продолжила торговое дело своего отца. Два года спустя одна из моих старших сестер вернулась домой, грязная и оборванная, как нищенка.

Сердце мое разрывалось от жалости, я обняла ее и спросила, что случилось. Она заплакала и рассказала, что муж ее промотал все деньги, продал дом и исчез. Я взяла ее к себе, заботилась о ней, служила ей бескорыстно и даже поделилась с ней деньгами. Когда я возблагодарила Аллаха за то, что черная туча над моей семьей рассеялась, другая моя старшая сестра пришла босая на мой порог и упала без сил. Рыдая и ударяя себя по лицу, она рассказала, что муж растратил все ее деньги и бросил несчастную на чужбине без куска хлеба. Она брела из страны в страну, пока не достигла Багдада. Я прижала ее к груди, окружила вниманием и заботой, а затем и с ней поделилась деньгами.

– Ты куда мудрее и дальновиднее нас, хоть и моложе, теперь ты нам как мать, да упокоит Аллах ее душу. Обещаем тебе от всего сердца, что даже слова о замужестве ты больше от нас не услышишь, – со слезами уверяли меня сестры.

– Давайте наймем корабль и поплывем в Басру и станем там торговать нашим товаром – ведь нам надо полагаться на себя, а не на мужчин, – предложила я.