Наталья Галкина - Корабль и другие истории

Они с дедом хохотали, прямо покатывались.

— Это уж потом мы развернулись, у нас все появилось. Скрипки, веришь ли, Всеволод? кимвалы бряцающие, красота.

У него была пепельная бело-голубая кожа. И очень странная болезнь: ороговение подкожного слоя. Можно было постучать по запястью, как по гипсу или по черепашьему панцирю. Фактически, он был уже смертник.

Уже упоминавшийся выше Всеволод Иванович Воробьев отличался феноменальной рассеянностью. В Географическом обществе, где раздевалка была без номерков, он всегда давал рубль гардеробщику, чтобы тот принес его шинель: отличить свою шинель от других он не мог. «Это только портной может, — говорил он, — шинели все одинаковые». Собрав однажды сотрудников своего отдела на совещание, он полез в карман кителя за носовым платком и достал аккуратно сложенный и отутюженный бюстгальтер жены своей Ольги Ивановны (который накануне взял со стопки чистого белья); им лицо и вытер. Однажды она двое суток искала поясок от своего нового платья, и нашла его в рукавах кителя Всеволода Ивановича: он ходил с пояском на работу, как дети — гулять с рукавичками на резиночках.

В других же вопросах (касавшихся литературы, истории, географии и так далее) Всеволод Иванович проявлял феноменальную память и знания энциклопедиста. Посмотрев фильм «Русское чудо» он отправил Торндайкам письмо, в котором писал о кадрах с русской революционеркою на этапе, мол, сфотографирована никакая не революционерка, а известная всей России преступница Сонька-Золотая Ручка, и проверить это можно, посмотрев журнал такой-то (кажется, «Ниву») за такой-то год. В ответ пришло благодарственное письмо с заверениями, что кадры с Сонькой будут из фильма изъяты.

Однажды чуть не убила я человека. Дом в районе Средней Рогатки на проспекте Космонавтов был типовой девятиэтажный, один из. Белой ночью была я дома одна и уже в декрете, то бишь сильно на сносях. В первом часу ночи в дверь позвонили, и звонок меня разбудил, а разбуженная, отличаюсь я всю жизнь особой тупостью.

— Кто там? — спросила я.

— Открывай, — ответил мне весьма убедительный мужской голос. — Открывай, а то хуже будет.

Проснулась я и включилась в действительность на удивление единомоментно. В доме было старое ружье, незарегистрированное, подаренное мне отчимом первого мужа. Достала я ружье. Прилагались к нему патроны на лося, огромные. Знала я, что стволы надо отвести, чтобы зарядить, но как отвести, не могла сообразить. Пыталась переломить ружье о колено, стукала им об пол, не тут-то было. Наконец, возникло нечто в памяти (от казачьих пра?), откинула вбок изогнутый рычажок, зарядила, поставила стволы на место, рычажок защелкнула (чеку?) на место. А гражданин на лестничной площадке планомерно ломал дверь, тряслась вся стенка, дом был новый, двери хлипкие, вот-вот должен был он ввалиться в прихожую; я сидела в комнате через эту прихожую, дверь перед входной дверью — у противоположной стены квартиры на диване у балкона с ружьем в руках и ждала. От моего дивана до входной двери было метров пять, если не меньше. Выстрел в упор. И патроны в обеих стволах на лося. Но судьба хранила нас, потому что внезапно наступила тишина, шаги по лестнице к лифту, вот лифт пошел вниз, вот хлопнула входная дверь. Как была, в накинутом наспех халате, в ночной рубашке и тапочках на босу ногу я вышла на балкон и глянула вниз. Белая ночь позволила мне его разглядеть. Конечно, он был пьян в стельку и шел теперь в свою парадную, соседнюю с нашей; все совпадало: этаж, расположение квартиры, цвет двери. Скорее, всего, он решил, что жена его домой не пускает. И в какую-то минуту, отойдя к противоположной стене площадки, чтобы вышибить дверь плечом, посмотрел на номер квартиры. Руки у меня дрожали. Я глядела сверху, как он по неотчетливой траектории следует в свой подъезд, и была совершенно счастлива, что он жив. Для меня само понятие «счастливый случай» — именно эта история.

Зубной врач, к которому пришла я в санатории в Хосте, зубы лечить мне не стал.

— Плохой зуб, — сказал он, — плохи ваши дела. Его надо в клинике лечить. И вообще похоже, что скоро у вас будет рак десен. Я сейчас разрабатываю метод лечения зубов грязью, — сказал он, — мацестинской. Приезжайте года через два. Я вот видел, что вы в настольный теннис играете; бросьте; это игра нехорошая.

— Что же в ней плохого?

— Когда у вас шарик падает и вы идете его поднимать, вы испытываете глухое раздражение.

— Да нет, — сказала я растерянно, — не испытываю.

— Это вам так кажется. Я бы вам посоветовал — знаете, что? — выйдите на берег моря и кидайте в воду камешки. Только не смотрите, куда камешек упадет — это отрицательно воздействует на психику. Кидайте и всё. Поняли? Следующий, пожалуйста.

Мы стояли с Валерием Масличкиным, архитектором с отделения интерьера, с которым только что случайно встретились в Москве, у ГУМа, и смотрели на Красную Площадь. Был московский пряничный малиново-золотой вечер. В стороне жужжала группа туристов с фотоаппаратами — ждали экскурсовода. От группы отделился усредненный дяденька — среднего роста, среднего возраста, плотный, как шкафчик, в белой рубашке и с красным лицом и, указуя перстом, спросил напористо:

— Это собор Парижской Богоматери?

Я обмерла, а невозмутимый Масличкин ответил:

— Нет, это собор Василия Блаженного.

Дяденька, не смутясь, также напористо спросил, явно имея в виду — как пройти:

— А где собор Парижской Богоматери?

И Масличкин опять ответил:

— В Париже.

Дяденька еле заметно дрогнул, сказал быстро:

— Я читал, но забыл.

И покатился к своим экскурсантам.

Виктор Соснора, находясь в некотором подпитии, сидел в дрезденской галерее напротив «Святой Инесы» Рибейры и плакал. Остановившийся рядом человек спросил негромко:

— Русский?

Соснора увидел волосатые ноги, шотландскую юбку, смуглое лицо со сросшимися бровями и сказал:

— Ну…

— Я так сразу и понял. Только наш может сидеть перед картиной да плакать. Ты на юбку не смотри, это мне шотландцы подарили. Слушай, парень, ты Брейгелей различаешь?

Соснора заулыбался и с другой интонацией сказал:

— Ну.

— Будь другом, — обрадовался мужик в юбке, — покажи ребятам картины, я тут плохо разбираюсь. Ребята наши там внизу, меня ждут.

Договорились, пошли вниз. Мужик в юбке был космонавтом Николаевым.

Распределили меня после института на фарфоровый завод на сто первый километр. Я в первый раз зимой туда приехала; дома нетопленые, из дверей и окон пар валит и морды перекошенные опухшие выходят. И тела под заборами недвижимые лежат, спят, пьяные вусмерть, это в снегу-то; хочешь пройти — перешагивай. А в общежитии страшно, всё обшарпано, дети голые сидят на полу, драки. Я так плакала. Потом меня к Тане в теплый дом и комнату устроили.