Наталья Галкина - Корабль и другие истории

Не любил царь Троян брадобреев.
Поредело это славное сословье.
Приводили во дворец брадобрея,
Брил и стриг он царя исправно,
А потом по приказу Трояна
Бедолагу казнили на задворках.
Собиралось цырюльничье племя,
Совещалось, шепталось, горевало,
А за что и почему на них гоненье,
Догадаться так и не сумели.
Разошлись по своим цырюльням,
Завивать, стричь и брить и бояться:
За кем завтра придут? Кому придется
Во дворец отправляться напоследок?
Царь Троян зарастал бородищей,
Опускал усы в вино, брови хмурил,
Не хотелось властелину бриться,
Стричься тоже, между прочим, не очень.
Лезли волосы в тарелку и в чашку,
И корона едва надевалась,
Так что, как ни тяни, час приближался
Причесаться и казнить брадобрея.
Царь Троян не был самодуром
И злодеем правитель тоже не был,
И не то чтоб он желал глядеть на казни
И цырюльникам злосчастным строил козни,
Царь был слаб и огласки боялся:
У царя Трояна уши были козьи.
День проходит за днем, все зарастают:
В одночасье цырюльни закрылись,
Парикмахеры убрались в подполье,
А вернее, то, что от них осталось.
Но поймали слуги царские мальчишку
С ножницами, бритвой и гребенкой,
Потащили к царю на работу.
Мальчик плачет, царь из палат выходит,
Бородатый, кудлатый и важный,
В бороде его устрица и мышка,
В волосах непролазная чаща.
Парикмахер царю приглянулся,
Ясноглазый, курносый и кудрявый.
Повздыхал властелин и сел в кресло.

Борода на паркете наборном.
Мышка бросилась в подвал, пока не поздно.
Мальчик стал разбирать царевы лохмы
И увидел Трояновы уши.
Он сначала, глупышка, обмер,
А потом не к месту рассмеялся.
Шерсть прикрыв особой прической,
Брадобрей упал царю в ноги:
«Не вели казнить!» — только и крикнул.
Пожалел государь мальчишку,
Отпустил, не послал на задворки,
Но страшную взял с него клятву
Об ушах молчать до смертного часа.
И мальчишка убежал, поджав губы.

Скоро клятва начала его мучить,
Стал собратьев он своих сторониться,
Перестал со сверстниками прыгать.
Если шел козел ему навстречу
Или белая козочка бежала,
Хохотал он как бешеный, а после
Вытирал непрошенные слезы.
Запечалился и захандрил он,
Стал он видеть дурные сны; с ознобом
Просыпался, а засыпал в горячке.
Похудел помилованный мальчик,
Потемнел, черты лица заострились,
Подурнел, перестали виться кудри,
Заболел от невысказанной тайны.

Привели его к лекарю; лекарь
Кровь пустил и пьявок назначил.
Бросились к гадалке; гадалка
Разложила карты и сказала:
«Огорченье на ранней дороге!»
Мудрый человек пришел в цырюльню
Волосы остричь покороче,
Оком острым оглядел мальчугана,
Присоветовал ему и испарился.
Поступил брадобрей по совету:
Ушел из города в поле,
Вырыл темную глубокую яму
И встал перед ней на колени.

Вокруг шуршала трава, цвели маки,
Ящерицы грелись на солнце,
Пахло медом, полынью и лавандой.
Наклонился мальчик над ямой,
Закричал он в сырую землю,
Ей доверил трижды свою тайну:
«У царя Трояна козьи уши!
У царя Трояна уши козьи!
Козьи уши у царя Трояна!»
На ноги вскочил и вздохнул он
И почуял свежий ветер с юга,
Увидел косматое солнце,
Травные спутанные пряди,
Ящериц, смеющихся хором.

Смеялись недра, смеялись дебри,
Смеялись воды реки подземной,
В реке подземной катался жемчуг,
Сверкал как зубки у хохотушки.
Смеялись корни, кроты, личинки,
И глины пласт, и все песчинки,
Смеялся мальчик, бежал вприпрыжку
Развеселившись и с легким сердцем.
Ему навстречу коза попалась;
Она бежала через мосточек,
Кленовый закусив листочек,
Коза с ушами царя Трояна!
Тряся бородкой, коза скакала
И брадобреев не подпускала.

В горы выбежав, подземная речка
Бормотала известную новость,
Обсуждали тайну мелкие камни,
Говорливые водопады,
На своих наречьях невнятных
Рокотали обвалы, пели птицы:
«Козьи уши у царя Трояна!»

Князь меду не откушал, нахмурившись сидит,
Не ест, не пьет, не баит, в тарелку не глядит.
Все в вотчине в порядке, вздыхать-то недосуг,
Да сын-чудак на грядке с утра сажает лук.
Меч княжичу не нужен, лопата по руке,
Свила гнездо синица в дареном шишаке.
Он воин никудышный, посмешище родни,
В отцовском огороде он коротает дни.
«Скорее бы невесту облому подыскать,
Да хоть бы внуков малых мне княжить натаскать…»
Идет вдоль грядок княжич, толкует с ним Борей,
Укроп шумит направо, налево — лук-порей.
Задумавшись, обходит владения свои,
Да под ноги попался обрывок харатьи.
Читает — незнакомы, невнятны письмена,
Загадочная надпись едва-едва видна.
Напротив ряд капустный, а сбоку новый тын;
Через плечо обрывок бросает княжий сын.
Клочок земли коснулся — и вздох взметнулся ввысь:
Красавица-девица откуда ни возьмись.
В глазах ее лукавых себя он видит вдруг.
Укроп шумит направо, налево — зелен лук.
Он спрашивает: «Кто ты? Пойдешь ли за меня?»
«Пойду, — смеется, — княже, не далее плетня!
Я девушка простая, тебе я не жена,
Порейная порода, укропная княжна.
Зовут меня Лукерья и мне не пара ты,
Я в волосы вплетаю крапивные цветы».
И княжич отступает, торопится уйти:
«Ах, луково ты горе, любовь моя, прости!
Не знатного ты рода, забыть меня должна,
Порейная порода, укропная княжна…»
Едва моргнули глазом — у осени в плену,
Промчалось лето разом, забыли, как весну.
Уже играют свадьбу, невеста хоть куда,
Богата, черноброва, капризна и горда.
Жемчужинки сверкают, гусляр в углу поет,
Доносится веселье к Лукерье в огород.
Взяла она подойник, на пастбище пошла,
Корову подоила, костер большой зажгла,
Чан налила огромный, поставила в песок,
Сняла витой укропный зеленый поясок.
Князь молодой с княгиней идут невдалеке.
Купается Лукерья в кипящем молоке.
Глаза ее сверкают, рот дышит горячо,
Бело, как цвет крапивный, молочное плечо.
Купальщица чудная пьет белый пар в горсти.
Как вкопанный, князь замер, не в силах отойти.
Княгиня молодая, вскипев, ему пенять…
Велела звать коровниц, буренок в стойла гнать.
«И мне, — кричит, — купаться!» В кипящий чан вошла,
И в молоке сварилась, да к ночи умерла.
Бредет вдовец понуро, выходит из дверей,
Шумит укроп направо, налево — лук-порей.
Стоит у грядки Луша, как будто его ждет,
И косу заплетает, никак не заплетет.
Дрожат ее ресницы, смахнувшие слезу,
Глаза ее сверкают, как солнышко в грозу.
И спрашивает тихо оторопевший князь:
«Откуда ты, колдунья, красавица, взялась?»
И отвечает Луша: «Быть скоро декабрю,
Весной ты не дослушал, я, княже, повторю.
Я девушка простая, не знатью рождена,
Порейная порода, укропная княжна!»
Он слушает, печалясь, Лукерьины слова:
«Не пара мы, не пара, конечно, ты права…»
Уходит он в свой терем и грезит наяву.
И падает девица в осеннюю траву.
Ломает белы руки, рыдает в звездный свод,
И князя молодого, влюбленная, зовет.
А он ее не слышит, рассеянный герой,
И на крыльцо выходит с невестою второй:
Невеста молодая, еще одна жена,
Знатнее не бывает, румяна и статна.
Берет она колечко из рук у муженька.
А Луша мимо речки идет сучить шелка.
Из легких рук девицы скользит веретено
По берегу крутому из толщи вод на дно,
И головою в омут летит ему вослед
Порейная порода, которой краше нет.
Князь побледнел и ахнул, княгиня обмерла,
А из воды — Лукерья, прекрасней, чем была.
На шее ожерелье, кораллов ряд двойной:
Должно быть, разорился, пленившись, водяной.
С кудрей вода стекает, смеясь, идет она,
И золотые нити текут с веретена.
Князь, чудом пораженный, стоит на берегу,
И говорит княгиня: «Я тоже так могу!»
Князь не успел и вскрикнуть, как над второй женой
Сомкнулся полог новый, прозрачный, водяной.
Нейдет жена из речки ни после, ни тотчас,
И на вторые сутки она не кажет глаз.
Князь, сумрачнее тучи, так овдовевши вдруг,
Не зажигая света, зовет двух верных слуг,
И слуги, на охоте пробывши допоздна,
Забитого приносят из леса кабана.
Князь слушает, как слуги стенают и вопят;
Он весь в крови кабаньей, весь, с головы до пят…
Порейная порода без памяти бежит,
У ног княжны укропной возлюбленный лежит.
Над ними свод небесный созвездий золотых,
Свет месяца отвесный очерчивает их.
Кричит девица в небо: «Светило из светил!
Прими меня обратно, как прежде отпустил!
О сестры мои звезды, поля мои миры!
Меня покинул милый, покинул до поры!
Отец мой, месяц ясный, прости меня, прости,
Верни мне образ тени и вымолви: лети…»
Тут с месяца спустились, с двурогого серпа,
Две нити и дощечка — небесная тропа.
На серебро качелей она хотела сесть,
Но князь, вскочив, воскликнул: «Останешься ты здесь!
Ах, луково ты горе, любезная моя,
В какие ты хотела отправиться края?..»
Ее за белы руки ведет он за собой,
Порейную породу, рожденную волшбой.
Играют свадьбу третью, и мед, и пиво пьют,
Укропную богиню за князя выдают.
Смеется молодая под белою фатой,
Ее в уста целуя, смеется молодой.
И князь смеется старый и с гусляром поет,
Знать, зелье разнотравно веселья придает!