Наталья Галкина - Ошибки рыб

Но мы поднимались, и постепенно красота гор, к которой я точно никогда не привыкну, начинала завораживать и настраивать на свой лад. Менялся горизонт, менялись точки схода вместе с точкой зрения, ущелья расходились, уходили из-под ног леса и реки, открывались альпийские луга, новые цепи, скалы и вершины выглядывали из-за уже увиденных. И вид облаков над горами, примирявший меня с многим, заставил меня постепенно отвлечься и от торосов, и от бегемота.

Перед тем как мы с Толей ушли, бегемоту удалось-таки скормить одну лягушку, оранжевую. Он съел ее сам, быстро и жадно. Слуги возликовали, заметались, тут же помчались на промысел за оранжевыми лягушками и стали потчевать ими ластоногих, оставив дегустатора-бегемотика в покое.

Я нащупала в сумке уголок архивной папки: не забыла, не оставила в раздевалке, теперь бы в лифте сумку не оставить.

На склонах уже мелькали дома, палатки, кемпинги, виллы, поселки. Коля, должно быть, ждал нас дома. И старший тоже. «Лучше такой дом, — подумала я, как думала, уговаривая себя, каждый раз, — чем никакого».

Сереженька проснулся.

— Мама, скоро? — спросил он.

— Скоро, — ответила я. — Скоро приедем. Вот уже французов проехали.

Тетка спала, завернувшись в шаль. Венский стул скрипел. И лифт скрипел. И сами мы еще скрипели.

Это было лето, когда на придорожных проводах появились зеленые птицы. Лето спутавших широту волнистых попугаев, зеленых тропических пташек. Позже Леди Бадминтон вычитала в орнитологическом справочнике, что это были за птицы на самом деле. Но не название, а цвет их удивлял нас и то, что ни до, ни позже мы их в глаза не видели.

Сирень в то лето цвела отчаянно. Каждая гроздь величиной с котенка, пяти- и шестилепестковые соцветия, сплошное счастье. Дивясь изумрудным пичужкам, мы утопали в сирени, угорали от ее ацетиленового аромата.

Маленькая Никак пасла кроликов в палисаднике. Важное трехлетнее (да ей тогда, кажется, и трех не было) создание, на вопрос: «Как тебя зовут?» — она отвечала: «Никак».

Очень серьезно глядя исподлобья и хмуря бровки.

Маленькая Никак была крольчатница. Она родилась с тяжелой комбинированной аллергией, странной формой обменного сдвига, и пребывала поэтому на хитрейшей диете. Молоко, например, пила она только миндальное. Родители убивались, доставая миндаль. Отец даже летал в Среднюю Азию. Мать толкла миндальные орехи в ступе ежедневно и еженощно, замачивала их в мисках, расставленных повсюду. С распущенными волосами и нахмуренными, как у Маленькой Никак, бровями, с вечной ступкой в руках, шепчущая рецептурные заклинания, она напоминала средневековую колдунью. Из мяса Маленькая Никак могла есть только крольчатину. Родители изощрялись, добывая и разводя кроликов.

Стало быть, она пасла кроликов, приговаривая:

— Ешьте травку, ешьте, потом я вас самих скушаю.

Маленькая Никак была розовая и златокудрая. Кролики доверчиво щипали траву.

И тут заполыхал дом напротив.

Леди Бадминтон, как всегда, играла в бадминтон, то есть в волан, с Астридой, которая устала и раскраснелась, потому что была в четыре раза старше Леди Бадминтон и в пять раз толще. Отбивая волан, Леди Бадминтон произнесла:

— Сегодня ночью я опять полезу на крышу.

— Ты лунатик? — спросила Астрида.

— Я не лунатик, то есть не лунатичка. Просто я организовала, — тут побежала она за воланом, — посильное наблюдение за летающими тарелками. Жаль, что у меня нет школьного телескопа.

Из-за угла вышел Рейн, ведя под руку Незабудку. Незабудка, как обычно, слегка прихрамывала.

— Привет, влюбленные! — закричала Леди Бадминтон.

— Здравствуйте, Леди, — сказал Рейн.

Незабудка, смущаясь, прихрамывала сильнее и споткнулась.

— Немножко нетактично ты поздоровалась, — сказала Астрида.

— А разве говорить правду нетактично? — спросила Леди Бадминтон.

— Иногда, — промолвил художник, высовываясь из окна.

— Какая хорошенькая, — сказала Незабудка, наклоняясь к крольчатнице. — Как тебя зовут?

— Никак, — ответила Маленькая Никак.

Вот в этот самый момент пламя и охватило дом напротив. С фундамента до флюгера.

Если бы можно было выбирать себе дом или жизнь по собственному желанию, я бы лично жил в доме с флюгером. И чтобы дом был окружен садом, а сад вместе с деревушкой располагался на холмах зеленых, через которые идет дорога к морю. И на море была бы отмель. Но не обо мне речь. И не о моем воображаемом доме. Живу и живу. Не хуже многих. Только не так, как хочу. То есть как все.

Посередине улицы двигался кудрявый двухметровый Ванечка с вилами. Был он слегка на взводе и пел:

Вздымая пыль, подлетела к дому художника и остановилась, брыкнув задом, черная «Волга».

И в эту самую минуточку огнь и объял дом Валдериса. Сплошной стеной. Бело-золотой бушующий огонь.

Ванечка автоматически допел про бирюзовый перстенек и обмер.

Маленькая Никак закричала:

— Кролик, смотри, ой, кролик, кролик, смотри!

И подняла кролика, чтобы смотрел. А потом уронила. Кролик плюхнулся в траву.

Незабудка вцепилась Рейну в рукав.

Астрида выронила ракетку.

Леди Бадминтон стрелою помчалась в аптеку, где был телефон, и вызвала пожарных. Она была самая сообразительная из всех нас и много обещала, если только взрослые не сумеют задурить ей голову и превратить в себе подобную, пока она подрастет.

Уже по дороге, извивающейся по холмам между домами, громыхала великолепная пожарная машина с красавцами в касках внутри, а по улице бежали Рейн и Незабудка с ведрами, художник с лейкой, Хозяйственный Томас с огнетушителем и Ванечка с вилами, а зеленые птицы слетели с придорожных проводов, когда стена пламени опала. Исчезла. Словно ее и не было.

И предстал перед нами дом с флюгером, целый и невредимый.

Потом последовали длительные объяснения с пожарными, которым в качестве вещественных доказательств предъявлялись лейки, ведра, огнетушитель и вилы. В разгар объяснений приехал и сам Валдерис в красной бричке. Леди Бадминтон потрясала ракеткою. Она ненавидела несправедливость.

— Мы же не сумасшедшие! — горячо восклицала она.

— Нормальные видениями не страдают, — отвечал главный пожарный.

Он собирался кого-то оштрафовать, но сам не мог понять кого. Валдерис испугался, что его, и тоже вступил в беседу, запутав пожарного вконец. Маленькая Никак прыгала, хлопала в ладоши и кричала:

— Машина! Машина! Машина!

В палисаднике со ступкой, полной миндаля, стояла ее юная озабоченная мать. Она ждала ребенка. Пахло сиренью. Был вечер.

Пожарные с грохотом и звяканьем убыли восвояси. Черная «Волга» медлила у дома художника. Рейн и Незабудка вылили содержимое ведер в сиреневый куст и пошли прочь, сцепив пальцы. Астрида увела Леди Бадминтон пить обычное, не миндальное, то ли козье, то ли коровье молоко. Все опять вошло в свою колею и было как всегда.