Наталья Галкина - Ошибки рыб

— Если бы можно было, — сказал я, — жить, как хочешь, и выбирать, я хотел бы, чтобы у меня был дом с флюгером, в котором прожили бы мы с женою с молодости до старости, и чтобы я умер первым.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Я никогда не видел его таким старым.

— Петерис, — сказала Леди Бадминтон, появившаяся бесшумно, как тень, — вы еще много картин напишете, вы очень талантливый, а я выйду замуж, и мои дети в музее будут смотреть ваших глиняных женщин.

В руках держала она Пропащую Черепаху и Беглого Кролика.

Маленькая Никак уже скакала в своем палисаднике, хлопая в ладоши и крича:

— Кролик! Кролик! Кролик!

Зеленые птицы летели над нами. Ни в одно лето, ни до, ни после, не видал я в наших местах зеленых птиц. Только в клетках.

Пролетело и лето, его отнесло в сторону течением времени, как остров плавучий, всё целиком, со всем содержимым, с женихом и невестою, с игрой в бадминтон и пастбищем кроликов, с Беглым и Пропащей, с миндалем и пожарными касками, с холодными стенами пламени и пеплом пожара. С сиренью.

Рейн и Незабудка стали мужем и женой, Маленькая Никак — Линдою, а Леди Бадминтон — взрослой девушкой. Художник Петерис уехал от нас навсегда. Море за нашим поселком чуть отступило от берега, и теперь у нас имеется пляж с янтарем, а отмель превратилась в косу.

Над ним нависал потолок.

Оставалось только рассматривать детали кривых неструганых и некрашеных досок, считать гвозди, набитые с разными интервалами. И сами-то гвозди были разные: маленькие, большие, средние, серебристые, ржавые, медные. С бору по сосенке. Деловой паучок прохаживался по низкому нищенскому потолку, под которым натянуты были нити с пучками разных трав, свежими, подвявшими слегка, уже высушенными.

Он не мог понять, где находится, и не мог подняться. Но уже всплывало в памяти, фразы и события выныривали из глубины, толкаясь и возникая наперебой. В ушах звенело, голова шла кругом, но кое-что он уже вспомнил.

Для начала свое имя — Цезарь Гауди. Потом номер своего мобиля и цвет его — небесно-голубой. Номер видеотелефона, адрес, должность. Он помнил, кто его отравил и за что. Любимый хит. Цвет люстры в гостиной. Серия разнообразнейших сведений, стоп-кадров, рапидов, слайдов бытия.

Вот он выходит из ворот виллы «Марина», выходит в небесно-голубом, под цвет мобиля, плейбой что надо, супер, надевает серебристый шлем, он уже знает, кто его отравил и на кой, уже чуть-чуть его качает, заносит при малейшем резком движении, что ж, сам виноват, нечего было связываться, следовало держать ухо востро, теперь главная задача — отъехать, отъехать, дома есть кой-какие антидоты, противоядия, но до дома далековато, всё, каюк, но отъехать, отъехать, не подыхать у этих падл на глазах, дорога и дождь, а глаза застилает, застит, зрение уходит, больно, не остановить ли мне мобиль, да мне, видать, его уже не остановить.

Далее пробел.

А теперь потолок из неструганых досок с паучком на маршруте. Такие жилища он видал в видеке в разнообразных фэнтези и ретроремейках да, пожалуй, один раз в музее этнографии, куда забрел с перепоя. Может, он в музее? Но пауков для достоверности там вроде не держат, антиинсектицидная служба на высоте. В жизни не случалось ему пялиться в такой потолок. Были штампованные пластиковые панели, переплеты с прозрачными перекрытиями, подвесные конструкты, синтетические тенты, оболочки всех цветов радуги, однажды даже сверкающий нереальный мирок голографического театра.

Последовал легкий скрип, солнечный прямоугольник вспыхнул на потолке и исчез. Кто-то вошел. Он слышал шаги.

— В себя пришел?

Над ним стояла женщина.

Никогда прежде не встречал он такого странного существа.

Вместо привычной экзотической разноцветной прически — прямые бело-пегие пряди, свисающие на уши. Вместо сверкающего комби — допотопное бесцветное одеяние, напоминающее мешок, стянутый на талии веревкой. Два ярких пятна: ярко-голубые глаза и ярко-оранжевые цветы в руках.

— Где я? — спросил он.

— В моем доме, — отвечала она.

— Кто вы?

— Я? — она рассмеялась. — Я старая ведьма.

— Мое имя Цезарь, — сказал он. — Давно я здесь?

— Месяц.

— Как я здесь оказался?

— Я подобрала тебя в лесу. Должно быть, ты потерял сознание, твой мобиль съехал с дороги и забуксовал в чаще.

— Это странно, — сказал он, — мобиль должен был включить автоводителя.

— Может, он сломался, — сказала она.

«Если меня отравили, то, верно, и транспортное средство мое подкорректировали. Жаль, хороший был мобиль».

— Как же я выжил? — спросил он.

— Ты знаешь, что отравился?

— Меня отравили. Я должен был умереть.

— Я тебя вылечила.

— У тебя есть противоядие от яда «ноль три»?

— Нет.

— Ты не могла меня вылечить.

— Но ты жив.

— Но почему, Ведьма? Может, я на том свете, и ты — смертная глюка?

Она рассмеялась.

— Травами я тебя вылечила. И парой самодельных порошочков. Да и молилась, как положено.

— Это невозможно. Досредневековая методика, опровергнутая наукой как вредная, несостоятельная, базирующаяся на суеверии и мракобесии.

— Если тебе так больше нравится, — сказала она, ставя оранжевые цветы в прозрачный сосуд, — считай, что ты мертв.

В паузе паучок опять пробежал по доскам потолка.

— Я не могу встать, Ведьма.

— Через неделю начнешь вставать.

— Мне трудно повернуть голову. И руку не поднять.

— Это пройдет дня через два-три.

Она стояла рядом с ним, держа в руках посудину, похожую на чашку, белую и тяжелую; чашки, которыми привык он пользоваться, были легкие и цветные.

— Выпей.

Он выпил.

— Горько.

И уснул, как провалился.

Во сне он падал с легким самолетом, потерявшим управление, и видел, что падает на горы. Он не мог пошевелиться. «Ведь у меня есть парашют…» — думал он с ужасом. Голос из наушников звал его: «Ответь, Гауди, ответь». А он падал: медленно, безмолвно, бесконечно.

Когда он открыл глаза, над ним стоял оборванец в одежде, по цвету напоминавшей обноски Ведьмы. Оборванец держал его за запястье.

— Помнишь, кто ты? — спросил оборванец.

— Я… Цезарь…

— В таком случае, — превесело отрекомендовался оборванец, — я Марк Туллий.

— Туллий — это фамилия?

— Нет, это второе имя.

— Зачем тебе второе?

— На всякий случай, — сказал оборванец, улыбаясь. — Фамилия моя Цицерон.

— А моя Гауди.

— Потомок зодчего?

— Что?

— В вашем роду не было архитекторов?

— Насколько я знаю, нет. Мы бизнесмены.

Оборванец поднял брови, Гауди пояснил:

— Мы деловые люди.

— Вот как, — сказал Цицерон.

Вошла Ведьма.

Она поставила металлический сосуд с водою на доисторическую печь; сквозь щели и летки в дверце печурки видел он пляшущее пламя, от которого трудно было отвести глаза. Ведьма бросила в воду травку, дурманящий запах разлился по комнатушке. Он уснул ненадолго и спросил ее, проснувшись: