Наталья Галкина - Ошибки рыб

— Ах, капитана, какая твоя мадама шань-го!

В день, о котором идет речь, ворота распахнулись, впуская одну из самых поганых команд; рассказывали, что уводимых ею не ждет ничего хорошего, никаких пожизненных заключений или отработок, и не надейтесь. Пятеро одинаковых слизаны были с известного в старину киноактера, пять красавчиков близнечных, а трое разных один круче другого: первый в бескозырке и бушлате, кружевное жабо с бриллиантовой булавкой, лапы в перстнях, гранаты, патронташи, походочка враскачку, словно у орангутанга, второй — в конькобежном серебряном трико в облипку, каратист ли, культурист ли, мы и названия не знали, говорили, он потому без оружия, что ему его не надо, мизинцем прикончит, а то и взглядом, вон какие глазки сугубые из-под челочки Рима периода упадка; а третий в форме офицера СС, только почему-то вместо сапог женские туфли на гвоздиках. Эсэс в туфельках командовал:

— Эй вы, шваль сбродная, стройся!

Поскольку весь пересыльный городок был радиофицирован, всё слышно всем, все и построились быстрехонько, по-штатски, карикатурно, кое-как, но уже в леденящем гипнозе, и каждый уголок бывшего гнезда науки слыхал, как скотина на гвоздиках остальным своим скотам отчеканила:

— Шестерых мне этих, и немедля, не спутать, и их седьмую, шестерых и Алю!

А двое разных прокодировали красавчиков пятерых одинаковых:

— Шесть человек и Аля!

Красавчики кинулись по рядам на манер ищеек. Действительно ли они что чуяли, вынюхивали, запрограммированные, мысли читали, или то была комедия от и до? В моем случае — полная комедия, просто я была рыжая, меня замечали в первую очередь все.

Пятерых пятеро приволокли быстро: священника из Долгих Бород отца Иоанна, профессора философии с фамилией невероятной длины, маляра со стройки, старичка с авоськой и Родионова. Шестым искали Китайца, долго искали, нехорошо, но он как в воду канул, как сквозь землю провалился, недаром говорили, что военный разведчик; так и не нашли, схватили кого попало, чтобы шестым, кудрявого веселого парня, то есть в прошлом веселого, еще вчера, еще сегодня утром.

— Теперь Аля! — крикнул матрос в жабо.

Они опять пошли по рядам. Я стояла в третьем ряду. Один из красавчиков встретился со мной глазами. Собственно, все на них смотрели, потупиться не получалось.

— Рыжая, выходи! — сказал он.

— Это Аля? — спросил эсэс на каблучках.

— Да, — отвечал конькобежец.

— Меня Верой зовут, — сказала я.

— Язык-то придержи, — сказал матрос и ткнул меня в подреберье одной из своих оружейных жестянок.

Нас выстроили в затылок и повели к воротам. В этот момент ворота распахнулись, вводили колонну новеньких. Мы шли отсюда, они сюда, их было много. Сперва я не поняла, что произошло. Наша цепочка смешалась на секунду со встречной колонной, меня толкнули, дернули за руку, кто-то накинул на меня плащ с капюшоном, оглянуться я успела на секунду, мое место заняла женщина с рыжеватой седой головой, вот и увели цепочку, ворота захлопнулись, я осталась. Какой-то человек быстро вел меня через двор. За нами шел черноволосый парень с огромной тяжеленной сумкой через плечо. Мы вошли в одно из зданий, спустились в подвал, меня толкнули на табуретку, черноволосый ширкнул молнией на своей сумке, на плечи мне накинул простыню, я и ахнуть не успела. Как он налил мне на голову холодную дрянь с мерзким запахом и начал размазывать по волосам помазком и расческой.

— Уж больно ты рыжая, — сказал черноволосый, — тебя в следующий раз опять прихватят. Молодая еще. Не бойся, волосы не испорчу, будешь с прической экстра-класс, я vip-парикмахер, понятно?

— Понятно, — сказала я.

Тот, который привел меня, спросил:

— Тебя как зовут?

— Вера.

— Сейчас, Верочка, он тебя причешет, и пойдешь. У тебя в сумочке грим есть?

— Грим?

— Ну, пудра, помада, тени, макияж, что-нибудь.

— Есть.

— Намажься, чтобы неузнаваемая была, доносчики всегда и всюду найдутся.

Я вышла из подвала, машинально сунула руку в карман плаща. Господи, пистолет! Маленький, дамский: зажигалка? игрушка? настоящий? Сев на скамеечку, я выгребла все из правого кармана: мелочь, два ореха, мятый носовой платок в цветочек, талоны, сложенная бумажка. Я развернула бумажку, это была записка, я читала слова, написанные мелким аккуратным почерком, мне было не по себе. Концовки слов сбивались, словно в конце слова человек уставал выводить разборчиво или задумывался. «Алечка, дорогая, за меня не волнуйся. В конце недели появлюсь обязательно. Не забудь оставить ключ, где всегда». Подписи не было.

К вечеру на заднем дворе кто-то зажег костер. И все потянулись к огню, огонь был все-таки чем-то неменяющимся, он ни во что не успел превратиться, он был такой, как раньше.

Но назавтра прибыла та же команда. Строиться долго не заставляли, шныряли по дворам и зданиям. То ли и вправду находились доносчики, то ли у них был нюх, то ли неведомые психологи местные направляли их непонятно как и зачем, то ли невезение мое работало всюду и всегда. Меня поставили лицом к стене («Руки за голову!»), вывернули карманы, особо обрадовали их пистолет с запискою. Эсэс на каблуках, посмеиваясь, прочел вслух: «Алечка, дорогая…»

Нас — семерых — вытолкали за ворота и загнали в фургон с крошечным зарешеченным окошечком и узкими скамейками у бортов.

— Принимай груз, — сказал конькобежец шоферу, — шесть человек и Аля.

И мы поехали.

То, куда нас привезли, очевидно, было тюрьмой. Раньше я тюрем не видела, только в кино. Должно быть, в тюрьму было превращено нечто, ей когда-то не являвшееся: обои со стен были отодраны не везде, сбоку прилепился замызганный нужник без двери с деревенским рукомойником. Надзирателю нас представили той же формулой: шесть человек и Аля.

Вместе и поместили.

Находясь в одной запертой комнате с шестью мужчинами, с которыми предстояло мне пребывать тут денно и нощно неведомо сколько дней и ночей, я чувствовала себя, как ни странно, неловко, не более того; вся ситуация в целом, вся прежняя жизнь, превратившаяся в мгновение ока в прекрасный сон, вся настоящая жизнь, в коей мало было живого, не способствовали каким-либо чувствам, переживаниям или ощущениям из прежних. Можно ли было теперь на самом деле чувствовать свой пол, возраст? неясно, кем мы были сейчас; были ли мы людьми? Профессии остались за воротами сборного пункта, успел себя проявить разве что парикмахер, все были «бывшие»: бывший врач, бывший маляр, бывший инженер. Бывший китаец, ныне Китаец. Оставались только клички. Даже номера менялись. Биографий уже как бы и не было. Личные свойства растворялись с личными историями. У нас было много общего: камера, супокаша, страх. Только сны у нас еще были разные. Может, постепенно и им суждено было превратиться в один сон на всех? По сути дела, мы тут полностью соответствовали тому, как нас называли, даже строчную букву моего чужого имени можно было заменить прописной: шесть человек и аля.