Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

Мы сбавили ход, свернули на просёлок и заковыляли по кочкам, словно экипаж «Антилопы-Гну». Приближаясь к неизвестному, я всё больше тревожился, на миг даже возникла мысль: а не лучше ли сейчас было сидеть в тёплом классе, слушать речи Нины Вячеславовны? Пусть бы даже покричала, выругала нас за что-нибудь, назвала босяками… Но, взглянув на Таню, полную энтузиазма, я прогнал малодушие.

– Вон Пинчер.

Высадив нас, Миша указал на дядьку совершенно боцманского вида, стоявшего у вагончика – странного вагончика, в сечении пятиугольного, как знак качества, с дверью в торце и прорезанными в бортах иллюминаторами. Виноградник подходил почти вплотную к одному его борту и метров на сорок отступал от другого: бесконечные ряды мохнатых зелёных лиан, местами расцвеченных благородной осенней ржавчиной, от земли до высоты человеческого роста обвивали невидимую проволоку, натянутую между деревянными и бетонными столбами. Вдали они сливались, напоминая брошенное на холмы махровое полотенце, расчерченное квадратами и кое-где окутанное клочьями пара. Оттуда уже доносилось рычание моторов, но движения пока не было видно.

Слева от вагончика многие ряды были убраны, стояли как бы сонные и похудевшие, справа же бесчисленное множество тяжёлых гроздьев глядело на нас, а сколько пряталось в листве, можно было догадаться по объёму. Ровная площадка перед нами была заставлена погрузчиками, тракторами, бензовозами. Ближе к первым столбам высились горы поддонов и деревянных ящиков: глубоких, как прямоугольные ведра, – для винных сортов, и широких, плоских, с торчащими по углам столбиками – для столовых. Работники потихоньку разбирали эти горы, растаскивали на кучи поменьше. Каждый из них, как я понял, знал свою задачу и не нуждался в указаниях бригадира.

Миша уехал, и мы с Таней подошли к Пинчуку. Кроме тельняшки, усов и коричневой физиономии, у него оказалось ещё немалое пузо. На вид он был лет пятидесяти, и я с первого взгляда понял: мужик себе на уме, от такого не жди добродушной улыбки и гостеприимства. Наоборот, прежде чем что-то сказать, десять раз подумай: как бы не нарваться на грубость. И всё равно реакцию не угадаешь. Я никогда не умел строить отношения с такими людьми, да особо и не хотел, со временем научился держаться так, что они сами считают за лучшее меня не трогать.

Но до той поры было далеко, и Пинчук глядел на меня недоверчиво, явно жалея, что уже не мичман, а я не матрос. Я буквально видел, как в его черепушке крутится что-то вроде «упал – отжался», и отожмись я хоть восемьдесят раз, хоть сто – ни в чём бы его не убедил. А может быть, он вовсе обо мне не думал, я просто много воображал.

– Вы не умрёте тут, детский сад? – ворчливо сказал он наконец, вынул из мешка, стоявшего у двери вагончика, пару брезентовых рукавиц и кинул мне: – Лови, это на всё время!

Я поймал: рукавицы оказались чистыми, жёсткими, пахли отчего-то канцелярским клеем. Разорвал связывавшую их нитку и сунул внутрь ладони, подвигал пальцами, сжал кулаки: тесновато будет. Впрочем, разношу, не стану просить, чтобы поменял.

Тане досталась пара вязаных перчаток и чудовищный секатор с лезвиями грозными, как касаточья пасть. Мы расписались в журнале безопасности. На предыдущей странице в наших графах расчёркивались Марина и Олег, ручка едва писала, и Марина в нетерпении прорвала бумагу. Мы с Таней, как могли похоже, скопировали их автографы.

– Иди вон туда. – Пинчук взял Таню за плечо и указал свободной рукой на группу женщин в зелёных халатах и косынках. Женщин было не меньше полусотни. Они стояли возле самой большой горы ящиков и шумно, перебивая друг дружку, разговаривали. Слов я не разбирал, но слышал и молодые звонкие голоса, и надтреснутые, почти старушечьи. И вдруг все грохнули хохотом, словно кто-то рассказал очень забористый анекдот.

Пинчук ухмыльнулся и пробормотал: «Вдуть бы как следует…» Затем вновь стал хмурым и обратился к Тане:

– Рано тебе такое слушать. Спросишь Лидию Сергеевну, она поставит на ряд. Поняла?

– Так точно! – Таня по-военному отдала честь и направилась к женщинам, едва не пританцовывая.

– А ты иди… – начал Пинчер, обернувшись ко мне, но прервался. – Гриша! – окликнул он рабочего в синем комбинезоне и белой кепке козырьком назад, перепачканной зеленью. Тот обернулся: помладше бригадира, с меня ростом, но худой и потому кажется высоким. Тонкое лицо и очки в серебряной оправе на длинном носу.

– Гриша, молодого в пару возьмёшь?

– А почему бы нет? – тенором отозвался рабочий. – Как зовут? Саня? Давай за мной, Саня, будем множить закрома Родины.

– Только не на ноль! – крикнул вслед Пинчук.

Когда мы только приехали, мне казалось, что людей на винограднике много, но в действительности их было страшно, невероятно много, как муравьёв на лесной тропе, и все суетились, на первый взгляд, без плана и мысли, таская в разные стороны угловатые деревяшки. Но, приглядевшись, я увидел в их действиях и мысль, и стройность, и знание своего манёвра, и перестал обращать на них внимание. Работы действительно было невпроворот.

Напарник, который и мне велел звать его просто Гришей, оказался мужиком правильным: без дела не придирался, не донимал мелочным контролем, а когда увидел, что молодой освоился и почувствовал ритм, стал давать разумную свободу. Я раз за разом собирал полные ящики на поддон, сопровождал его до грузовика, придерживая стопку, чтобы не развалилась на ухабах, открывал борт, запрыгивал в кузов и, смелея с каждой минутой, командовал водителю погрузчика: левее, правее, сдай чуть назад, а теперь хорош, можно опускать! Заполненные машины в бессчётном количестве выезжали на дорогу и сворачивали: одни – в направлении Симферополя, другие – на юг. Туманное утро сменилось солнечным днём, вокруг одуряюще пахло терпким виноградным соком, разогретой землёй и немного дымом из выхлопной трубы.

– По пятнашке выйдет, – мимоходом бросил Гриша, когда время приблизилось к обеду. Пятнашка! Ё-моё, это же целое состояние!

Я не взял из дома ни чаю, ни бутербродов и в короткий обеденный перерыв сидел на перевёрнутом ящике, вытянув ноги. Поясница с непривычки гудела. Я ни о чём не думал, даже о Тане почти забыл и вздрогнул, когда она, подкравшись, щёлкнула меня по макушке.

Таня сияла, наслаждаясь свободой, её лицо выражало нескрываемое блаженство.

– Как дела? – спросил я.

– Фантастика! – с чувством произнесла она. – Столько винограда, и никто не стоит над душой: вымой да косточки выплёвывай…

– Значит, ешь немытый и с косточками?

– Уже не ем, – она приподняла футболку, – объелась, толстая буду.

Из-под футболки выпала веточка. Таня запустила пальцы глубже, вынула желтоватый лист. Я протянул руку, делая вид, что хочу помочь. Таня хлопнула меня по руке, отскочила и зашипела, как кошка. Я взвился на ноги, откуда силы взялись, и припустил за ней по кочковатой земле. Таня, добежав до горы сваленных поддонов, развернулась и приняла боевую стойку. Я с разгона подхватил её на руки и закружился, всё быстрее, быстрее…