Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Пора?

Как только Лиза кивнула, он пододвинул к себе салат, обильно заправленный сметаной и украшенный поверху фигурно нарезанной вареной морковью.

— Рыбки возьми или мяса, — посоветовала Лиза.

Утолив первый голод, Галинин наполнил рюмки, улыбнулся жене.

— За тебя!

— За тебя тоже, — откликнулась Лиза.

Вино ударило в голову. Он оживился, стал вспоминать смешные истории; и у Лизы порозовели щеки, в глазах появился счастливый блеск.

— Хорошо! — сказал Галинин.

— Мне тоже хорошо, — поддакнула Лиза.

Все плохое, что было в их жизни, отступило. Галинину и Лизе казалось: плохого никогда не было и не будет. «Счастье — это когда хорошо, — взволнованно подумал Галинин. — Мне сейчас хорошо, и я счастлив». И еще он подумал о том, как немного нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым.

Музыка смолкла. Мужской голос произнес новогоднее поздравление. Галинин взял шампанское, содрал с горлышка серебряную обертку, стал отгибать проволоку, державшую пробку.

— Осторожней! — предупредила Лиза и нарочито пугливо отстранилась от стола.

Оглушительно хлопнуло, над горлышком взвилось газовое облачко. Лиза торопливо сожгла свою бумажку, Галинин сделал то же самое; они поздравили друг друга и осушили бокалы.

Галинин охмелел. И, как это часто бывает, возбуждение внезапно сменилось страшной усталостью, потянуло спать. Лиза тоже сладко позевывала, прикрывая ладошкой рот. Все, что хотелось сказать, было сказано; они даже радио не слушали; пресыщенно обводили глазами стол, иногда отламывали кусочки поджаристой корочки от пирога или тыкали вилкой в какой-нибудь особенно аппетитный грибок.

— Баиньки? — спросила Лиза.

Галинин кивнул.

Она уснула быстро, а он не смог — думал. Его удивляло и обижало, что Ветлугин пренебрегает им. Хотелось постоять за свои убеждения и «пострадать» так, чтобы об этом узнало все село. В тот день, когда к нему пришел Василий Иванович, он пожалел, что нет Рассохи. Она могла бы раструбить по всему селу, как дерзил директор школы и с каким достоинством отвечал ему он, отец Никодим. Желание «пострадать» было таким сильным, что Галинин не упускал случая публично обличить председателей сельсовета и колхоза, когда они допускали свойственные всем людям промахи. Он ждал от них ответных мер, крутых и решительных. Эти меры были бы несправедливыми и, следовательно, сделали бы его, отца Никодима, в глазах многих людей страдальцем.

Галинин не догадывался о том, что его однополчанин давно понял: грубостью и резкостью ничего не добьешься. Ветлугин уже «раскусил» отца Никодима, чувствовал, чего добивается тот, и не давал ему повода прослыть страдальцем. Когда председатели и Василий Иванович, негодуя и возмущаясь, сговаривались насолить попу, убедительно доказывал, что этой оплошностью незамедлительно воспользуется священник.

У Ветлугина было много своих неприятностей: грамматические ошибки в диктантах, не приготовленные школьниками домашние задания, их неряшливый вид, заплаканные лица. Он видел, как бедно, голодно живут люди, ничего не пожалевшие для победы над врагом. Матери отдали для победы сыновей, жены — мужей, сыновья и мужья — свои жизни. Все было разрушено, исковеркано — даже души. К страданиям нравственным прибавлялись страдания физические: осколок иногда так начинал колоть, что лицо покрывалось потом и приходилось стискивать зубы. Радовало лишь то, что приступы случались не в школе, а по дороге домой или дома. Кусая кончик подушки, Ветлугин сдерживал стон, и никто, даже Галина Тарасовна, не подозревал, как худо бывает ему.

…Галинин лежал с открытыми глазами и думал, думал, думал. Вдруг послышался шорох — тот самый. «Померещилось», — решил Галинин. Шорох повторился — на кухне кто-то ходил. Нащупав трясущимися руками брюки, Галинин быстро оделся и, чувствуя, как колотится сердце, открыл дверь. Никого. А он-то поначалу решил…

С хоботка рукомойника сорвалась и упала в лохань тяжелая капля. Звук от падения был таким резким, что Галинин вздрогнул. Придерживая рукой спадавшие брюки, подошел к рукомойнику, потянул хоботок вниз, понаблюдал — скапливается вода или нет.

На кухне было жарковато, попахивало угаром. Галинин чуть приоткрыл дымоход, потом, отставив заслонку, поворошил кочергой покрытые серым налетом, но еще мерцавшие угли. Среди них была небольшая головешка. Неловко орудуя кочергой, вытащил ее на шесток, попытался разбить. Головешка не поддалась: сердцевина в ней, видимо, была сыроватой, плотной. Схватил головешку двумя пальцами и бросил ее в лохань. Вода сердито зашипела, окуталась на несколько мгновений туманным облачком. Похолодев от страха, подумал, что эта ночь могла бы оказаться последней в его жизни: отравился бы угарным газом и… С внезапным раздражением вспомнил, что в доме бывало угарно и раньше: Лиза частенько закрывала дымоход преждевременно, когда по золотисто-багряным углям пробегали фиолетовые огоньки. Покосившись на дверь спальни, неприязненно пробормотал: «Дрыхнет, а я, наверное, глаз не сомкну». Галинин подумал: встреча Нового года не принесла ему ни радости, ни счастья, ничего того, на что он смутно надеялся, чего ждал. Это вызывало тоску, неудовлетворение. Раздражение усилилось — даже выругаться захотелось.

За стеной что-то пробормотала во сне Лиза, и Галинин неожиданно подумал, что Лариса Сергеевна красивее ее. Представил себе свою жизнь с Лизой, услышал, каким безучастным голосом произносила она слова молитв, вспомнил, как жена убеждала его, что он болен, и в его сердце возникло отчуждение. Он не мог, не хотел оставаться в эти минуты под одной крышей с безбожницей и, наспех одевшись, побрел куда глаза глядят…

Ветлугин опасался — опередят. Но никто не посягнул на место около Ларисы Сергеевны, и он, очень довольный, сел рядом с ней. Кроме него и шофера, молодых мужчин на этом торжестве не было. Трех семейных преподавателей, включая Василия Ивановича, Валентина Петровна называла с усмешечкой женатиками, иногда посматривала на них так, словно они в чем-то провинились перед ней.

Было шумно, пахло дешевыми духами. Женатики все время пытались расстегнуть на рубахах верхние пуговицы и ослабить узлы на галстуках, но их жены были начеку. Женатики покорно опускали руки, начинали вращать головами, вытягивали шеи. Это тоже не нравилось их женам, и Ветлугин, сочувствуя отцам семейств, подумал, что не позволит, когда женится на Ларисе Сергеевне, так помыкать собой.

Сдвинутые столы были накрыты скатертями. На столике около двери дожидалась своего часа огромная кастрюля с мясом, укутанная ватным одеялом. Учителя натащили столько хлеба, пирогов, рыбы и разных солений, что столы чуть не прогибались. Василий Иванович вынул часы, щелкнул крышкой, громко сказал, перекрывая разноголосый гул: