Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

Как только сын сел, Рассоха сразу же напустилась на него:

— Не по себе, Коляня, дерево рубишь. С учителкой только сердце истреплешь.

— Выследила? — пробормотал Колька.

— Обязательно! — Рассоха не скрывала удовлетворения. — Она, стерва, от тебя нос воротит, а ты словно побирушка под окнами ходишь. Разглядела — ничего особого в ней нет. Одна слава — в теле. Родит — такой же, как наша директорша, станет.

— Сегодня разрешится, — сказал Тимофей Тимофеевич.

Рассоха помотала головой.

— Прикидывала — через месяц срок.

— От надежных людей слышал — уже фельдшерицу вызвали, — возразил Тимофей Тимофеевич.

Рассоха подумала:

— Рановато! Махоньких да хиленьких рожает. Должно быть, от лишнего веса это. В материнской утробе приплоду простор требуется, а у нее там жир накоплен.

Тимофей Тимофеевич и Колька помолчали: в этих делах мать смыслила не хуже повитухи.

Она снова принялась хаять Валентину Петровну, которая больно много понимает о себе и даже в подметки Коляне не годится, потому что он вона какой ладный да статный, а она, срок придет, толще бочки станет. Распалившись, влепила сыну подзатыльник, словно он был виноват во всем этом.

— За что? — обиделся Колька.

— За то! — Рассоха не могла объяснить свой поступок. Ее переполняли противоречивые чувства: было досадно, что от Коляни воротят нос, и в то же время не хотелось, чтобы он связывался с учителкой. Неуравновешенная от природы, она в последнее время легко возбуждалась по самому пустяковому поводу, потому что чувствовала: и с мужем неладно, вот-вот сорвется, старалась изо всех сил отдалить неизбежное, но часто делала не то, что надо, собиралась попросить батюшку отвести от мужа болезнь и теперь, продолжая сердиться, сказала себе, что вечером, управившись с делами, сбегает к нему, бухнется в ноги — авось молитва совершит чудо и можно будет жить без тревоги еще месяца три-четыре, а то и целый год.

Тимофей Тимофеевич решил проявить отцовское внимание, спросил Кольку, надеясь, что жена оценит это:

— К учителю-то ходишь?

— Хожу.

— Вона сколько книжек понатащил! — Рассоха показала на несколько книг, аккуратно сложенных на полке, приколоченной почти под самым потолком. — Сидел бы да читал, когда все люди читают, а он, непутящий, допоздна по улице ходит, а потом всю ночь керосин жжет.

— Пусть, — бормотнул Тимофей Тимофеевич.

— Вона какой ты! — Рассоха никак не могла остановиться. — Керосина в жбанчике на самом дне, а тебе все — пусть.

Колька вздохнул, помутил ложкой щи.

— Не ндравится? — Рассоха нашла еще один повод для недовольства.

Щи были постные, вчерашние, уже остывшие. Колька с удовольствием похлебал бы какой-нибудь супчик, но мать спешила израсходовать начавшую плесневеть капусту, каждый день варила щи. Он склонился над миской, стал поспешно хлебать. Это успокоило Рассоху. Она подошла к печи, выволокла на шесток чугун.

— Картоху с огурцами трескайте!

— Под огурцы это самое полагается. — Тимофей Тимофеевич с надеждой посмотрел на жену.

— Ладноть! — Рассоха понимала: расшумелась попусту, хотела хоть как-то сгладить свою вину.

Расторопная фельдшерица вместе с акушеркой выпроводила Василия Ивановича и Петьку, сказала, что они будут мешать. Анна Григорьевна чувствовала себя хорошо, но Василий Иванович продолжал волноваться. Он всегда волновался, когда рожала жена. Василий Иванович решил сделать все возможное, чтобы этот ребенок выжил; теперь обдумывал, куда в случае необходимости везти — в райцентр или прямо в Хабаровск.

Петька пошел к ребятам, а Василий Иванович направился в школу. Уроки уже кончились, в классах было непривычно пусто, тихо. Техничка домывала коридор лениво гоняла шваброй замутившуюся воду. Увидев Василия Ивановича, стала двигать руками проворней. Он переступил через лужицу, строго спросил:

— В классах прибрано?

— Прибрано, Василь Иваныч, прибрано. — Техничка накрыла шваброй убегавший от нее ручеек. — Дежурные даже окна вымыли.

Василий Иванович вспомнил: это было введено не им, директором школы, а молодыми учителями, и нахмурился. Обошел классы, собрал неиспользованные мелки, отдал их техничке.

— Спрячь!

Войдя в свой кабинет, подровнял сложенные в аккуратные стопки бумаги, нацепил очки. В последнее время Василий Иванович стал хуже видеть, но очки носить стеснялся — надевал их только тогда, когда оставался один.

Надо было подписать несколько отчетов. Он перелистал их, хотел прочитать, но не смог — мысли все время возвращались к жене, к тому, что совершалось, а может быть, уже совершилось в его доме. Тревожило, что младенец родится недоношенным и, следовательно, слабеньким, и Василий Иванович с беспокойством подумал, что, возможно, уже сегодня придется вызывать врача.

День был хороший, теплый. Ласточки устраивали под крышей гнезда, и Василий Иванович, переместившись поближе к похожему на амбразуру окну, стал наблюдать за белогрудой самочкой и за бойким, смелым самцом.

Фельдшерицу он увидел издали. Наспех одетая, она бежала посреди улицы, глядя прямо перед собой. «Мертвеньким родился», — догадался Василий Иванович, и сердце его упало.

Ворвавшись в кабинет, фельдшерица разрыдалась.

— Ладно, ладно, — проворчал Василий Иванович. Теперь его интересовало только состояние жены.

— Очень плохо Анне Григорьевне, — сообщила фельдшерица. — Пришлось остановить первую попавшуюся машину и — в район.

— Кто с ней поехал-то?

— Акушерка.

— Есть опасность для Нюры?

— Царапина и то опасной бывает.

Василий Иванович почувствовал — ослабевают ноги.

— Да что вы, да что вы! — воскликнула фельдшерица. — С Анной Григорьевной ничего худого не случится, а вот выживет ли ребеночек — сказать не могу.

Когда фельдшерица ушла, Василий Иванович опустился на стул, сжал руками голову, едва слышно пробормотал:

— Это я виноватый, Нюра, я. Захотелось на старости лет младеня понянчить. Петька-то, сама понимаешь, еще немного и — вон из родного гнезда. Девчушка бы утехой была. Черт меня дернул сказать тебе тогда про то, что на уме было. Побереглись бы — ничего не случилось. А может, обойдется? Может, младень живым останется. В райцентре, говорят, врачи опытные; та, что роды принимает, даже на курсах усовершенствования была.

Василий Иванович принялся убеждать себя, что ребятеночек выживет и он на старости лет получит утеху.

Райпотребсоюзовский шофер, с которым Галинин договорился вчера, обещал приехать не раньше восьми часов вечера. Чемоданы были упакованы. Кроме церковного старосты и дьякона, он никому не сообщил о своем отъезде. Они одобрительно покивали. Церковный староста надеялся, что вместо отца Никодима пришлют другого священника — попонятливее и посговорчивее, и можно будет наконец сотворить какое-нибудь чудо, которое сделает их приход самым знаменитым в епархии.