Стюарт О’Нэн - К западу от заката

— И Спен-н-н-сера Трей-й-й-си! — объявил Бенчли, как на боксерском ринге, и указал на Трейси на другом конце стола.

— Он только показывает свою мощь, — сказала Дотти.

— Не важно, что ты напишешь для Манкевича [69] Джозеф Манкевич (1909–1993) — режиссер, сценарист, продюсер и актер. Продюсер фильма «Три товарища» (1938 г.). , — уверил Оппи. — Он все равно снимет мелодраму.

— И прилепит счастливую концовку, — продолжила Дотти. — Пусть себе смеются над Гитлером.

— Манк как Джейн Остин, — сказал Алан. — Без разницы, Гитлер, Франко или Муссолини. В конце все поженятся.

— Обожает плавно подвести к старой доброй сцене с поцелуем, — сказал Оппи.

— Ты и сам скоро убедишься, — добавил Алан.

— И неожиданный поворот в развязке, — подхватила Дотти. — Вот увидишь, он попросит его добавить. Думает, что первый до этого додумался.

— До этого и до телефона, снятого крупным планом, — сказал Бенчли. — Одного звука мало, надо, чтобы зритель его еще и увидел.

— Все лучше, чем Селзник с его диктовкой [70] Дэвид Селзник (1902–1965) — один из самых успешных продюсеров Голливуда, дважды лауреат премии «Оскар» за фильмы «Унесенные ветром» и «Ребекка», зять Луиса Майера. Был известен обыкновением диктовать свои мысли машинисткам и скрупулезно хранить все документы. , — ободрил Оппи.

— Воистину, — сказала Дотти. — Представляю, каково его секретарше.

— Лучше представь, каково его жене! — усмехнулся Бенчли. — «Дорогая, я тут посчитал: твой гардероб обходится нам слишком дорого».

Скотт смеялся со всеми, однако в глубине души был разочарован. Он не привык к тому, чтобы его работу отвергали. Долгие дни и недели неимоверных усилий, оказавшихся бесплодными, все впустую. Он приехал на запад не только, чтобы заработать, но и чтобы исправить ошибки прошлого, вдохнуть жизнь в рукописи, на которые он еще возлагал надежды, но которые были переделаны местными писаками, а то и вовсе загублены. После нескольких лет ссылки такой шанс был редкой удачей, а провал в самом начале пути мог пустить все под откос. Единственное утешение в том, что он занимался картиной не с самого начала, во всяком случае, так он сам себе говорил. А больше всего обескураживало то, что самому Скотту работа еще утром казалась весьма приличной.

Теперь главное не подпускать никого к «Трем товарищам», писать в одиночку. Хорошо бы набросать черновик, а потом его проработать, прежде чем показать Манкевичу. Вот только времени на это нет. Через две недели они со Скотти уезжали.

Скотт разрывался между дочерью и Шейлой. Он старался не давать им пересекаться. Вечерами он показывал Скотти город, водил в «Браун Дерби» и на пирс, потом вез в отель, а сам спешил прямиком к Шейле. Домой возвращался поздно, а вставал с первыми птицами. Игра в явки-пароли изматывала, Скотт чувствовал себя старым трусом. На кухне он залпом выпивал кофе и правил даже лучшие сцены. Рано приходил на работу, обед заказывал прямо в кабинет. Он не позволял себе небрежностей, чтобы Манкевич не поручил доделку кому-то еще, а довел первые два акта до совершенства, надеясь, что остальное будут судить по ним. И только в последний момент, полный дурных предчувствий, представил их продюсеру.

В ту ночь он прощался с Шейлой. С балкона, нависавшего над кронами деревьев, открывался потрясающий вид. Они смотрели на огни и прислушивались к гулу города. Оба сидели без сил, будто только что ссорились или, наоборот, затихли перед бурей. Шейла знала, что Скотт с дочерью едут к Зельде и какое-то время проведут вместе в Миртл-Бич, как подобает настоящей семье. Чтобы Шейла не терзала себя мыслями, Скотт сразу сказал, что они с Зельдой будут спать в разных кроватях, но уже одно это звучало как предательство, и Скотт жалел, что еще не уехал.

— Это не мое дело, — сказала она.

— Конечно твое.

— Я же сказала, что не хочу этого.

— Чего?

— Этого. Какая же я дура… Я говорила, ты понятия не имеешь, во что ввязываешься. Теперь и я впуталась.

Несколько часов спустя, когда они помирились и он уже ехал в «Сады» по бульвару Сансет, Скотт понял, что должен был ответить. «Имею, — должен был сказать он. — Имею и не жалею ни о чем».

Домой он приехал в три, а чемодан еще не был собран. Скотт плохо спал, ворочался и что-то бормотал во сне. Он встал в шесть, чтобы заехать за Скотти, как всегда наглотавшись таблеток. Решил, что отоспится в поезде.

Скотт успел провести в городе не дольше пары месяцев, но ему казалось, что он уезжает, поджав хвост. В Эль-Пасо они ехали первым классом. Как и надеялся Скотт, дочь пришла в восторг от продуманной до мелочей роскоши купе. Но даже лежа на откидной кровати, так непохожей на солдатские койки обычных поездов, Скотт все размышлял о том, что не успел сделать. За окном скользили апельсиновые рощи и автомастерские, уже накалившиеся и резко очерченные в утренних сумерках. В районе Сан-Димаса колея пошла в гору, а по другую сторону склона начиналась пустыня.

— Следующая остановка Палм-Спрингс, повторяю, Палм-Спрингс.

Скотт мечтал о крепком сне под мерный стук колес, но нужно было накормить дочь завтраком. Так что они поплелись в вагон-ресторан, где проводник подал озерную форель и омлет, а потом так же поплелись обратно, опустили шторки и легли спать, хотя обоих слегка укачивало.

Он проснулся, когда еще не стемнело. Поезд продолжал путь через пустыню. Над горизонтом дрожали в мареве заснеженные вершины, возвышающиеся, как остров. На мили вокруг не было больше ничего, только растрескавшаяся иссохшая земля и неровные дороги, теряющиеся меж мескитовых деревьев. Будь то море или небо, Скотт всегда благоговел перед простором. Он представлял, каково оказаться здесь в одиночку. Вообразил крушение поезда, падение самолета в горы. Самолета его продюсера, возвращающегося с важной встречи в Нью-Йорке. Пройдут недели, прежде чем место катастрофы обнаружат. Кого и что тогда найдут? Деньги, конечно. Пистолет. Талисман его персонажа — ручку с монограммой. Или нет, лучше портфель. Через проход вздохнула во сне Скотти, и не успел он себя одернуть, как представил ее на месте трагедии. Но не одну девушку, а компанию подростков из соседнего городка, объезжавших округу верхом. Четверых, очень разных. Найдя деньги, они решают никому ничего не говорить. Как изменит их эта тайна? На том Скотт бы и закончил — юные души, теряющие невинность. Все это хорошо сочеталось с продюсером, предавшим мечту, да и вообще с Голливудом. Быть может, даже слишком хорошо. А как его герой дошел до такого плачевного состояния, уже другой вопрос.

Скотт чуть приподнял шторку, чтобы записать мысли. На пятой странице Скотти села на кровати, еще прикрывая глаза.

— Где мы?

— Понятия не имею.