Стюарт О’Нэн - К западу от заката

Внизу у трамвайной остановки напротив рекламного щита со стиральным порошком толпились студийные рабочие, и время от времени останавливались машины — их хозяева скрывались в магазине, загружались там непрозрачными пакетами, возвращались назад и тут же уезжали. В детстве, в Сент-Поле, Скотт любил следить за соседями с крыши трехэтажного дома. И сейчас им овладело то же чувство внутреннего покоя, словно он был стрелком, контролирующим каждый свой вдох и выдох.

Между домами, переходя от одного почтового ящика к другому, тяжелой поступью шагал почтальон. Затем Скотт увидел старого японца — босиком и в майке тот вышел на крыльцо, сложил руки рупором и несколько раз крикнул:

— И-и-и-и-т-у, и-и-и-и-и-и-т-у.

Как только японец зашел в дом, из зарослей у рекламного щита вылез дымчатый кот, неспешно направился к крыльцу, а дойдя до дома, замер и оглянулся, проверяя, не преследует ли его кто.

Неожиданно в дверь постучали. Скотт вздрогнул, словно его поймали с поличным, и, прежде чем сказать «войдите!», сел за стол и взял карандаш.

На пороге возникли Дотти Паркер, а позади нее Алан. Скотт поднялся им навстречу.

— Скотт, дорогой, извини за вторжение. Эдди сообщил, что ты уже здесь. Добро пожаловать в «Железное легкое»! [15] Одно из неофициальных названий построенного в 1937–1938 гг. здания Тальберга, полученное им за характерную форму, а также шумную вентиляцию.

— Спасибо. — Скотт обнял Дотти и подставил ей щеку для поцелуя.

Давняя приятельница выглядела уставшей: под глазами наметились круги, а сама она слегка пополнела. Теперь Дотти совсем не напоминала ту загадочную нимфу, которую Скотт знал в молодые и безудержные годы в Нью-Йорке. Пару раз хорошенько перебрав, они оказывались в одной постели, но, к счастью, Скотт почти ничего об этом не помнил. Сейчас они были просто друзьями. Скотт преклонялся перед остроумием и смелостью Дотти, и к тому же оба они предпочитали не ворошить прошлое.

— Рад снова тебя видеть! — Алан хотел, чтобы его рукопожатие было по-мужски крепким, но вышло неубедительно. Он по-прежнему оставался довольно стройным и отлично подходил на главные роли. Дотти и Алан были весьма своеобразной бостонской парой: оба предпочитали мужчин помоложе, ругались как кошка с собакой и все же были неразлучны.

— Эдди сказал, ты тут с восьми, — улыбнулась Дотти. — Не стыдно тебе?

— На твоем фоне мы выглядим бездельниками! — закончил за нее Алан.

— Один ты трудишься в поте лица, — кивнула Дотти.

— До десяти утра хорошо работают только молочники, — заметил Алан.

— Уж он-то знает, — усмехнулась Дотти. — Где ты остановился?

— В «Мирамаре».

— О нет! — воскликнул Алан.

— О да, — в тон ему ответил Скотт.

— Нужно оттуда перебираться, — посоветовала Дотти. — Там же в округе ничего нет.

— Зато есть пляж, — сказал Скотт.

— Пляж для тех, кто не умеет читать, — заметил Алан.

— Пляж для тех, кому не по карману бассейн, — добавила Дотти. — У нас вот есть, и там дешевле, чем в «Мирамаре».

— А мне там нравится.

— Да кто поедет в Голливуд, чтобы жить в Санта-Монике?! Определенно, нельзя тебя там бросать. Впрочем, поговорим об этом за обедом. Мы только поздороваться зашли. Знаешь уже? Завтра приезжает Эрнест.

«Только не это!» — подумал Скотт, но вслух сказал:

— Нет, не слышал.

— Фредди Марч [16] Прославленный голливудский актер 30–40-х гг., частый партнер Спенсера Трейси по съемочной площадке (1897–1975). устраивает небольшой благотворительный вечер — собираем деньги для Испании. Эрнест будет показывать свой фильм [17] «Испанская земля» — документальный фильм 1937 г., снятый по сценарию Хемингуэя, режиссер Йорис Ивенс. . Прийти тем не менее стоит.

— Чтобы почва дала урожай, ее придется хорошенько удобрить, — произнес Алан многозначительно.

— Может, оно и не слишком приятно, но чтобы заставить гостей раскошелиться, нужна настоящая знаменитость.

— Похоже, там дело не только в деньгах, — сказал Скотт.

— Лучше бы в Голливуде собирали самолеты, — вздохнула Дотти. — Увы, здесь лишь снимают кино. Что ж, мы пойдем. Пора и нам внести свою лепту.

— Да, пора обратно на галеры, — согласился с ней Алан и уже на пороге добавил: — Хорошо, что ты вернулся.

Как только за ними закрылась дверь, Скотт снова прильнул к окну. Кот убежал. Перед магазином стоял «Корд Родстер», на пассажирском сиденье которого скучала крашеная блондинка. С плаката все так же манил рай Эдендейла. За спиной вздохнула вентиляция.

Хорошо, что Дотти взяла его под свое крыло, подумал Скотт; однако мысль, что из всех людей на земле сюда приехал именно Эрнест, его почему-то тревожила. Он бы должен был сердиться на Хемингуэя за то, как тот высмеял его и ему подобных мотов в одной из книг. История получилась пронзительная, хотя и предсказуемая. Правда, других сейчас и не писали. Рубленый, уверенный слог ранних работ Эрнеста когда-то очень нравился Скотту, но теперь тон его книг стал крикливым и почти вульгарным. А его последний роман так и вообще мог принадлежать перу Стейнбека или любого другого бездаря из какого-нибудь левого журнала. Когда «Ночь нежна» хорошо разошлась, именно Хемингуэй нашептал Максу, что он, Скотт, зарыл свой талант в землю. Высказывание это отчасти было правдивое, но совершенно нечестное, и главным образом из-за него он совершенно не горел желанием видеться с Эрнестом.

Скотт читал «Ностромо», когда звонок возвестил о начале обеденного перерыва. Одна за другой распахнулись двери, и коридор наполнился голосами, будто школьники выбежали на перемену. После гробовой тишины от шума Скотту стало не по себе, и он решил дождаться Эдди, чтобы не ходить в одиночестве.

Продюсер привел с собой коренастого лысеющего человечка в ярко-оранжевой гавайской рубашке, который, как оказалось, и был Оппи — Джорджем Оппенгеймером [18] Джордж Оппенгеймер (1900–1977) — сценарист, обладатель премии «Оскар». .

— Собаку в нашем деле съел, — сказал о нем Эдди. — «Бен-Гура» [19] «Бен Гур: история Христа» — вторая экранизация одноименного романа Лью Уоллеса, вышедшая в 1925 г., режиссер Фред Нибло. еще не снимали, а он уже здесь работал.

Скотт его не вспомнил.

— Добро пожаловать на борт, старина. — Оппи носил кольцо с рубином, как у бруклинских букмекеров, а рукопожатие его было вялым и влажным. По дороге к столовой он то и дело вытирал лоб мятым платком.

Скотта все подмывало спросить, какое важное дело заставило его сесть за машинку в восемь утра, но из профессиональной вежливости он сдерживался, полагая, что Оппи и сам расскажет, если захочет. Слава богу, Оппенгеймер тоже не задавал ему вопросов — ни о том, с чего вдруг он согласился на работу над «Янки в Оксфорде», ни о том, на кого оставил больную жену и дочь-подростка.