Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

— Вот ты, — обратился он к Жене, наблюдавшей за ним с не-

скрываемым интересом (что неудивительно — на художнике были

запачканные верхонки и что-то вроде тулупа с приколотой к нему

огромной красной звездой, а борода напоминала разворошенное и

даже заселенное гнездо), — ты станешь моей будущей моделью.

Не бойся, я не стесняюсь голых женщин, это им бывает сложно

привыкнуть ко мне.

72

ДЕНЬ ПОЭЗИИ

Сережа, справедливо посчитав это удобным случаем, чтобы

заставить замолчать шатавшегося в разные стороны и что-то бес-

прерывно бормотавшего, закатив глаза, Морошкина, с которым, в

ином случае, пришлось бы, того и гляди, подраться (вернее, один

раз ударить, а потом переть его на себе до мастерской — то еще

удовольствие), немедля вскочил и объявил звонко:

— Феликс Чуев. «Поэтессы». Галя, только, ради бога, отруби

эту бабу в магнитофоне! — обратился он к бару. — Эта женщина

словно стоит между нами.

— Бритни Спирс, что ли? — Галя послушно улыбнулась, и, водя

нежною рукой по девственно чистой стойке, выключила музыку.

Сережа начал.

Худющие, издерганные, злые,

Постигнув мир не сердцем, не умом,

— А чем? — перебил Семен. Вопрос его вызвал в баре нездо-

ровое оживление.

Они — не просто стих, они — стихия

На голой сцене, в платьице простом.

И отдаваясь славе на съеденье,

И отдаваясь аханью толпы,

Они летят в провал стихотворений…

Им отдохнуть, им подлечиться бы!

На этом месте Морошкин вдруг упал на колени перед Женей, по его лицу потекли слезы.

— Подлечиться! Подлечиться бы мне… Ударь меня со всей

силы! Я чудовище среди людей! Я знаю, что ты любишь меня, но

именно поэтому ты должна расправиться со мной.

— Да ну, ладно, — отвечала Женя, пытаясь усадить Мо-

рошкина на место. — Я и не такое видала. Вот если бы вы меня

73

хотели поиметь, то другое дело. Я терпеть не могу, когда при-

стают, а как дойдет до дела, ничего не могут…

— Я не обязан… — воскликнул Морошкин.

Ненашев как-то осекся и сел.

Я ТАЮ НАД НОЧНЫМИ ГОРОДАМИ

Женя закинула свою красивую голову назад, легонько посме-

ялась и снова закурила какую-то сигарету невозможной в природе

длины. Она уже давно освоилась в Доме Актера, приходила сюда

не впервые, не осталось и следа детской робости, а развязность ей

шла. Сережа злился.

Семен что-то записывал за актерами из театралки, чьи словес-

ные стычки приобретали всё более угрожающий характер. Мысль

Морошкина по-прежнему перескакивала с одного на другое со

страшной быстротою, дикция не поспевала за ней.

— Ты сейчас узнаешь всю правду — как говорится, прикиды-

ваться и вилять я не собираюсь, — обратился он к Жене. — Есть

только два настоящих графика: я и Альбрехт Дюрер, больше никого.

Дюрер показывал, что смерть — возмездие – ты понимаешь, дура, о чем я? — а я показываю, что возмездие — это жизнь, что жизнь

по сути своей ужасна. Я иду за линией. Линия подсказывает мне.

— Вася, что ты лечишь! — оборвал его Семен.

— Молчи, дурак! Я не обязан. Ты посмотри, да она же дура, она

вообще не понимает, о чем я ей говорю. Пустая голова, ёбаный дядя!

Мы страдаем, мы идем за линией, а она сидит здесь и хлопает глазами...

— Выйти мне с тобой, что ли? Покурить… — сказал Ненашев.

— Да ладно, — примирительно махнул рукой Морошкин. — Ты

ведь не знаешь, где я вчера был…

— Где?

— В астральных мирах…

— Правда? И как оно там?

— Хорошо. Только грязно очень. Издалека посмотришь: здорово, красиво, а если вблизи — грязно, пыльно.

74

— Не убираются?

Морошкин кивнул.

— А кто там живет?

— Ты понял, что сейчас глупость сказал? Кто живет?! Такие же

сущности, как и мы. А ты не хлопай глазами!

Морошкин хотел сказать Жене еще что-то, но, наконец, как-то

причудливо завалился набок и уснул.

ЛЮБОВЬ МЕШАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ

— И что Братск? — трепетно спросил Сережа Женю через стол, наконец, после падения Морошкина получивший возможность с ней

поговорить, — и как ты вообще тут оказалась?

— Семен привел меня типа мириться с тобой. А я думаю, ну

что, посмотрю на всю эту хрень в последний раз, и гори оно огнем.

А Братск… У меня там богатый парень. Остановимся в санатории

«Братское взморье». Это закрытая зона. Ты с ним лучше не связы-

вайся. Он — авторитет местный. Беспредельщик. Дошло?

— Нет, не дошло, — уперся Сережа.

— Ты в падаванах, а он джедай, понятно?

— В ком я?

— Семен, объясни ему.

— Она сказала, что он джедай, а ты еще в падаванах, — объ-

яснил Семен,– и вообще не бегай за ней. Наскоком ее не возьмешь.

Измениться ты не способен, этот пункт мы исключаем. Значит, забудь.

— А меня хомяк укусил, — сказала Женя, демонстрируя публике

указательный палец.

— Это что, такое образное выражение? — Сережа совсем рас-

терялся. — Давай подую.

— Дуй, сколько хочешь и куда хочешь. Хотите историю рас-

скажу? В детстве у меня был хомяк, бегал по комнате по кругу, как

цирковая лошадь. Я любила лежать, подбрасывать его и ловить.

Однажды я его подбросила, он ударился об потолок и расплющил-

75

ся. Я поймала безжизненную тушку. Потом я слабыми детскими

ручонками выкопала могилу на даче, положила туда хомяка… Не, ну я вся щас в слезах. Сережка, хватит дуть, сейчас я тоже почитаю, думаете, вы одни умеете? А и у меня сердце есть. И душа, — зачем-

то добавила Женя.

Она встала и, как школьница, одернула юбочку. Женя трепетала

и читала еще задорнее, чем наш главный герой.

Сережа выразительно посмотрел на Галю. Музыка снова смолкла.

— «Любимому», — объявила Женя.

— Где ты сейчас, любимый,

Ты очень мне дорогой?

Вот пишу эти строки,

И образ твой передо мной.

Я помню твой профиль четкий,

Да разве тебе узнать,

Что гордой одной девчонке

Тебя суждено вспоминать?

И долго я не забуду

Тепло твоих синих глаз,

Улыбку твою, твои губы

Припомнятся мне не раз.

А если когда-нибудь встречу

Я счастье свое,

То самым прекрасным на свете

Останется имя твое!

…И вот тут Женя с чувством превосходства посмотрела на

Сережу и, резко взмахнув сумочкой, вышла. Галя включила музыку.

Ей стишок понравился.

76

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

— Серж!

Сережа приподнял голову, толком не понимая, кто его зовет.

— Серж, — продолжал призывать Дзержинский. Он снова

ударился в поиски.

— Ну чего тебе?

— Ты не знаешь, где Пыжиков?

— Откуда я знаю, где Пыжиков. Ты с ним шел, ты его и ищи.

— Ага, — задумался Дзержинский, — но ведь скоро ночь. Тебе

не страшно по ночам ходить?

— Когда напьюсь, не страшно.

— Ты знаешь, что я тебе скажу? У нас в мусоропроводе кто-то