Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

сквозь туман ненашевских слёз.

— А щас катись уже отсюда, щас жирный вернется!

— Я вообще вас, мужиков, ненавижу, — захлопнув дверь на

балкон, через которую пробрался Сережа, продолжала Моисёнок, —

всех. Потому что вы козлы. Вы, как пятьдесят копеек с дыркой для

84

шнурка. Вам бы только трахаться! А хочешь трахаться — плати!

Думаешь, мне нравится этот мудак? Зато он платит столько, сколько

я стою, и не учит меня жизни! А тебя я терпеть не могу, потому что

у тебя, о чем не спросишь, на все готов ответ. А на хрена мне твои

ответы, если я к тебе вопросов не имею. Потусовались, до свиданья.

Свидание на балконе! Кто тут пошляк? Шекспир? А вот и нет —

Сережа Ненашев у нас пошляк. И трус, — крикнула она вдогонку.

Может, чтобы добить.

(Сережа вспомнил разговор при знакомстве с Семеном, и даже

зная, что ложь это, неправда, он чувствовал себя трусом, потому что

проиграл, а проиграл, потому что победа была чем-то из пластилина, мечт и восторгов. Он не боялся ничего физически, он боялся быть

трусом в том, что никогда ничего не противопоставит такого рода

монологам. Сдастся и уйдет.) Он обернулся.

— А как же любовь? Мы ведь любили друг друга. В кино хо-

дили, на Кустурицу.

— Вся твоя любовь — как до койки меня побыстрее дотащить.

А я хочу хорошо выглядеть, нормально одеваться. Жить в таком

месте, где не надо очередь в душ занимать с шести утра! И ходить

в ночные клубы, в «Экзосферу», а не на Кустурицу. И там самой

выбирать себе, с кем спать.

Униженный Сережа закричал странным, каким-то не своим

голосом:

— Да ты проститутка!

— Я не проститутка. Я хочу по-человечески жить, а не таскать

на себе взрослого ребенка!

— Ты стерва, Женя!

— А ты зануда! Убила бы! — Моисёнок готова была скинуть

его с крыши.

— Быдло!

— А ты нищий! Ты никто и нигде!

Сереже еще ни разу не было так плохо. Всё пропало. Вся

страсть его была химерой, он создал женщину своей мечты, но, оказывается, ставил эксперимент на самом себе. Кроме того, Сережа

понял: нельзя обожествлять любое существо, которое родилось

тем же способом, что и он сам.

85

— Катись, я говорю! — закричала Женя, — я твою морду видеть

не могу. Что ты ко мне привязался? Медом намазано? Здесь? Где?

Или никто больше не дает?

Сережа встал, в нем взыграла смесь глупости и благородства, а это одно и то же:

— Я уйду, но знай, что я всегда буду любить тебя, — сказал он.

— Да хоть до пенсии люби, улюбись, главное, чтобы я тебя не

видела больше! Никогда не видела. Так часто бывает. Люди встре-

чаются, а потом никогда не встречаются. И оба счастливы. И ура.

И все. Куда ты прешься, грязный, по ковру?

С этим, раздавленный, уничтоженный, разбитый, но живой, Се-

режа вышел за дверь, как выходят в окно или с Иркутского моста…

Спускаясь по лестнице, он услышал приближающееся снизу

мерное позвякиванье. Мимо него, отдуваясь, тяжело дыша, просле-

довал неимоверно пузатый мужик в футболке с надписью «Чикаго

булз» и двумя прозрачными пакетами, где перекатывались бутылки

пива. Новый Женин бойфренд. Сережа специально остановился и

поглядел ему вслед.

— Куда же вы спустились с этих горних пастбищ! — мысленно

процитировал он слова Гамлета.

На улице его преданно ждал андрогин.

— Нету выпить? — спросил Сережа.

— Нет. Тут мертвая зона. Нужен сталкер.

— Пойдём на свет «Жигулей».

САМАЯ ДЛИННАЯ ГЛАВА

Это действительно самая длинная глава, поэтому автор пред-

усмотрительно разбил ее на отрезки, равные семи количеству дней, если отсчитывать их по иркутскому времени, начиная с двенадцати

часов ночи.

1.

Сережа кое-как вылез из вагона, осоловело огляделся по сто-

ронам. Он даже не удивился, что его встречал Костя. «Может быть, 86

я ему звонил. Да нет, он не оставлял ни телефона, ни визитной

карточки. Или я запомнил его номер наизусть?».

— Ну и память у вас, Сергей Сергеевич, — Костя подхватил его

под руку, — вызвонили меня среди ночи: «Костя, встречай, ничего

не вышло», и эти жуткие подробности… Вы сразу домой?

— Да. А кот, то есть тетя нашлась?

— Не нашлась, но ее видели. Якобы она кормила в Солнечном

котов, а потом там же играла им на рояле. Что за ребячество! Да-

вайте рванем в «Рюмочную» на Преображенской в вашем любимом

красном трамвае.

Они сунулись в «Рюмочную», но там стояли такие гвалт и

перегар, что их как будто отбросило назад — прямо на директоршу

местного издательства, бывшую уборщицу, дослужившуюся до

высоких, потому скользких постов. Месяц с небольшим Сережа

подрабатывал в ее издательстве курьером.

— Ненашев, это вы? Вас сегодня трудно узнать. Опять взялись

за старое?

— Я за старое не брался, — честно ответил Сережа, — и за

новое не брался, я в Братске был.

— Все вы так говорите.

— Не обращайте внимания, — твердил свое Костя, пока они

проходили с Ненашевым мимо «Шанхайки» *, — вы приляжете, за-

будете мелочи, которые вас беспокоят, это скоро, только на Волжской

свернем в магазин. Вдруг тетя вернется, а поесть в доме нечего.

— А кот?

— Кот почил. Он умер, как Сократ, – грустно ответил Костя, —

потребовал яду, но просил вспоминать о себе.

— Отравился?

— Можно обрисовать эту историю и так. Просроченные про-

дукты. Но ваш кот смело заглянул в глаза смерти, встал выше нее.

Они вошли в тетину квартиру.

— Вот здесь я живу духовной жизнью, — сказал Сережа, ука-

зывая на диван, упал на него и мгновенно заснул.

_________________________

* «Шанхайка» — криминальный вещевой рынок в центре Иркутска.

87

2.

Утром Сережу ослепил яркий свет из окна.

— Извините, друг мой, это я открыл шторы и распахнул окна.

Вид-то какой у вас с утра на Ангару! — воскликнул Костя. — Поза-

втракаем? — Он уже накрыл стол, тут были и икра трески, и черный

хлеб, и три бутылки водки, и подгоревший омлет. Но главное — то-

матный сок, только что из холодильника.

Сережа бодро вскочил, успев заметить, что Костя еще и умело

прибрался в квартире.

На нем был халат с искрой, странные панталоны. Он отодвинул

в сторону лежавшие рядом газеты.

— Что нового произошло? — спросил Ненашев.

— Где-то кровь, кинопремьеры, принцесса скончалась. Где-то

дождь, слякоть, но не у нас. Диссиденты бунтуют.

— Я диссидентов терпеть не могу, — уже через час, когда была

распита первая, убежденно изъяснялся Сережа. — Слишком удобная

позиция: я всегда против. Чуваку говоришь: а если вот так? А он: «Нет, против, подвергаю тебя остракизму». А если так? «Тоже против, отри-

цаю, порицаю». Диссидентство — род мании величия. Наверняка, как