Эка Курниаван - Красота – это горе

Люди в страхе попрятались по домам. Улица Свободы, всегда оживленная, будто вымерла. На одной стороне улицы стояла вооруженная банда – с саблями, самурайскими мечами, пиками, булавами, мачете, булыжниками, коктейлями Молотова. Были у них даже гранаты и партизанское оружие. А напротив собрались солдаты – не одни подчиненные Шоданхо, а со всех армейских постов города, – с заряженными винтовками.

В тот день город затих, будто уже много лет пустовал. Зловещая тишина спустилась на Халимунду, а вместе с ней и страх, что гражданская война захлестнет город, не знавший ни дня покоя со времен войны за независимость. Многие, кому досаждали преманы, решили встать на сторону солдат, если начнется война. Другие, сытые по горло солдатами, собирались драться на стороне преманов.

Но случись такое, все друг друга перебили бы, никого не оставили бы в живых.

Весь день грохотали взрывы, свистели пули близ домов и магазинов. Никто не понимал, есть ли убитые. Погрязший в семейных передрягах Шоданхо узнал о катастрофе с опозданием, а когда узнал, то пришел в бешенство: из-за одной девчонки разоряют самое сердце города! Провинившегося солдата он засадит на семь суток в карцер, без еды и воды, – пускай подыхает! Но сначала надо положить конец разгрому. И отправил он самого надежного солдата, Тино Сиди-ка, на переговоры с Маманом Генденгом – призвать к прекращению огня и заключить мир.

Маман Генденг, у которого был в разгаре странный медовый месяц, тоже только что услышал о беспорядках на улице Свободы и не придал этому значения. Он лишь досадовал – не дают насладиться счастьем, наверстать годы одиночества и бесцельных скитаний. Наверняка, думал он, драку затеял какой-нибудь буян-солдат.

Но двенадцатилетняя жена убедила его навести порядок, и Маман Генденг пообещал Тино Сидику встретиться с Шоданхо на полпути между автовокзалом и штабом. То есть на рыночной площади.

Из-за стола посреди площади прогнали они четверых картежников – продавца соленой рыбы, рикшу, кули и мужа одной из торговок платьем. Игроки встали и, отойдя к палатке торговца птицей, смотрели на приближавшегося Шоданхо. Торговля замерла, а продавцы и покупатели застыли в ожидании переговоров: быть ли кровавой гражданской войне или отложат ее на годы, а то и на века?

Шоданхо высказался за то, чтобы преманы немедленно отступили и разоружились, – только военные имеют право носить оружие. Но Маман Генденг его не поддержал, ведь солдаты применяют оружие бесконтрольно. И вновь заговорил Шоданхо:

– Дружище, если мы станем ссориться, как дети малые, то ничего не решим. – И продолжал: – Ну ладно, давайте пока не разоружайтесь, только гоните ваших людей с улиц – и чтобы впредь никаких беспорядков и разбитых витрин.

– Шоданхо, дорогой вы мой, – отозвался Маман Генденг, – тогда согласитесь, негоже солдатам пускать в ход оружие из-за девчонок. И, как все в городе, пусть платят за себя и в борделе, и в кабачке, и в автобусе. Избранных здесь быть не должно, Шоданхо.

Шоданхо, протяжно вздохнув, посетовал: жалованье у солдат мизерное, а почти вся прибыль от его сделок идет в карман столичному генералу.

– Итак, дружище, есть у меня предложение, на первый взгляд не слишком заманчивое, зато наверняка поможет выйти из затруднения, – сказал он.

– Я весь внимание.

– Может быть, друг мой, – продолжал Шоданхо, – пусть ваши орлы отстегивают часть выручки солдатам, чтобы тем и на выпивку хватало, и на шлюх.

Маман Генденг был не против делиться с солдатами, лишь бы те не досаждали преманам и согласились на взаимовыгодный мир.

На том и порешили, тихонько пошептавшись, – на рынке никто не слышал, все просто стояли, устремив на них полные ожидания взгляды. Маман Генденг и Шоданхо поручили самым верным своим помощникам объявить, что в четыре часа пополудни начнется перемирие. Солдаты вернутся на свои посты, а преманы – в свои притоны. И остались на рыночной площади двое, Маман Генденг и Шоданхо, – откинувшись на стульях, оба отдувались, будто чудом вырвались у тигра из пасти.

Наконец Шоданхо спросил:

– Умеете играть в трамп?

– Мы с ребятами на автовокзале частенько сражаемся, – ответил Маман Генденг.

И позвали они в партнеры торговца соленой рыбой и кули; так началась их странная дружба за карточным столом. Немало вопросов, касавшихся солдат и преманов, решали они тут, с глазу на глаз. Завели обычай встречаться трижды в неделю за игрой. Не секрет, что оба жульничали, каждый стремился выиграть любой ценой, хоть на кону стояли гроши. Иногда играли с мужем торговки платьем, а иногда – с разносчиками снадобий, торговцами соленой рыбой, кули, рикшами- бечаками – со всеми на рынке, кто знал правила.

Лишь сядет за стол Шоданхо – и Маман Генденг тут как тут, и наоборот. Странная все-таки была у них дружба, с налетом вражды. Маман Генденг так и не простил Шоданхо за Деви Аю, а Шоданхо не понимал, как у того хватило наглости угрожать ему, начальнику военного округа, бывшему главнокомандующему, прямо в штабе!

От этой дружбы у всех голова шла кругом. Спору нет – хорошо, когда все вопросы решаются в одночасье за карточной игрой, и все же безобразие, что солдаты и преманы в сговоре, вместе просаживают народные денежки. А главное, пожаловаться теперь некому. На полицию надежды никакой – только и умеют, что на перекрестках свистеть.

Единственным прибежищем горожан оставалась компартия, и первым, к кому обратились они, был Товарищ Кливон. В то время они – и Товарищ Кливон, и компартия – пользовались в городе огромным уважением.

Между тем дружба Шоданхо и Мамана Генденга все крепла. Теперь за карточным столом обсуждали не только дележ добычи и стычки солдат с преманами – Шоданхо жаловался другу на жизнь, изливал ему душу. Когда заканчивалась игра, а торговцы запирали киоски и расходились по домам, наступал час задушевных бесед. Иногда заходила речь и о Товарище Кливоне. Шоданхо до сих пор считал, что в партию тот вступил не по убеждению, а чтобы отомстить за любимую Аламанду. Маман Генденг посмеивался, слушая его печальную историю (давно ему известную), и настаивал: нельзя отбивать чужую женщину. Потому-то и было ему так больно из-за Деви Аю. Шоданхо при этих словах покраснел и едва не расплакался, как ребенок, потерявший маму.

– В этом безумном мире я один как перст, – жаловался он. – Попал к японцам в Сэйнэндан еще юнцом желторотым, а вскоре стал шоданхо. Ушел в партизаны, воевал с японцами, а о том, что японцы сдались, узнал с опозданием в несколько месяцев. Вся моя жизнь – бесконечная война, не с людьми, так со свиньями. Устал я. – Маман Генденг протянул ему носовой платок, который Майя Деви всегда клала ему в карман брюк, и Шоданхо вытер глаза. – Хочу жить по-людски. Хочу любить и быть любимым.