Николас Спаркс - Три недели с моим братом [litres]

В январе 1996 года – Майлзу было четыре с половиной, а Райану два с половиной – мы пошли к врачу: нужно было подготовить Майлза к тонзиллэктомии, назначенной на следующий день. Пока врач разговаривал с Майлзом, Райан спокойно стоял между Кэт и мной. Консультация оказалась краткой, затем врач повернулся к Райану и спросил его о чем-то. Сын промолчал.

Ни меня, ни Кэт это не удивило. Мы объяснили врачу, что сын еще не научился говорить, и он кивнул. Однако перед нашим уходом попросил на пару минут оставить его наедине с Райаном. Мы, не задумываясь, согласились – решили, что врач даст ему леденец или покажет какие-нибудь приборы в кабинете. Тем не менее они пробыли в кабинете почти десять минут. Когда врач наконец вывел Райана, его лицо выглядело озабоченным.

– Что случилось? – встревожился я.

Я хорошо знал этого врача, я месяцами звонил ему, как фармацевтический представитель и считал его другом.

– Я кое-что проверил… – Врач глубоко вздохнул, посмотрел на Райана, потом снова на нас и медленно сказал: – Похоже, что Райан – аутист.

Райан – аутист?..

Мы с Кэт уставились на врача. От волнения у меня подвело живот и перехватило дыхание, жена побледнела.

Райан с отрешенным видом стоял рядом. Мы знали, что он не может говорить, мы даже позаботились сообщить об этом педиатру, однако сами себя успокоили. «Нужно время, – было сказано нам. – Все будет хорошо».

Аутист?

Я до сих пор считаю, что это одно из самых страшных слов, которое могут услышать родители о своем ребенке. Мы с Кэт знали об аутизме – кто ж не видел фильм «Человек дождя», не читал об аутизме в журналах, не видел передач по телевизору? Я посмотрел на Райана. Неужели это относится и к нему? Нашему сыну? Нашему малышу?

Нет, тут же решил я, врач ошибается. Райан не аутист. Не может быть. Он здоров. Я не верю. Не могу поверить…

Однако в глубине души я знал, что с сыном не все в порядке. Мы с Кэти давно об этом знали, только не представляли, что все настолько серьезно. Господи, только не это…

– Что вы… имеете в виду? – запинаясь, спросил я.

– Это нарушение в…

– Я знаю, что такое аутизм. Но почему? Как вы…

Врач терпеливо объяснил, почему он пришел к такому выводу. Отсутствие зрительного контакта. Недостаточное понимание. Неумение говорить. Слишком сильная концентрация на цветных предметах. Нарушения моторики.

Я слушал врача, и голова шла кругом. Мы это замечали – ведь мы знали своего сына, – вот только не понимали, что это значит.

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что нам делать?

– Нужно провести тесты. В городе есть центр детского развития, они лучше ответят на ваши вопросы.

Дома на нас с Кэт нахлынули эмоции. Отрицание. Вина. Гнев. Страх. Отчаяние.

Остаток дня мы искали причины верить врачу и причины не верить ему. Мы говорили о Райане и о том, что замечали в нем. Мы часами ходили туда-сюда, разговаривали, волновались, плакали, садились рядом с сыном, пытались убедить себя в том, что с ним все хорошо, при этом осознавая обратное. Мы надеялись. Молились. Умоляли…

Вечером я позвонил Мике и путано сообщил новость. Рука, державшая телефонную трубку, тряслась. Горло перехватило от волнения, и я говорил запинаясь.

– Боже мой, это точно? – ахнул Мика.

– Нет. Мы ничего точно не знаем. Его нужно отвезти на обследование.

– Что я могу сделать?

Я заплакал.

– Мика… я…

– Хочешь, я приеду? Поддержу вас? Хочешь, я найду нужного специалиста?

– Не приезжай, мы еще толком ничего не знаем.

– Но что же мне делать?

– Просто помолись за Райана, ладно? Помолишься?

– Я помолюсь за всех вас.

Следующие два месяца нас не отпускала тревога за сына. Иногда она утихала до состояния ноющей боли, иногда усиливалась, заслоняя собой все остальное. Порой я не мог думать ни о чем другом, а бывало, наоборот, осознавал вдруг за каким-нибудь делом: что-то не так – и лишь потом понимал, что подсознательно думал о сыне.

Страх поселился в доме, проник во все сферы нашей жизни.

За прошедшие недели и месяцы Кэт в поисках ответов несколько раз водила Райана к различным врачам. Нужно было заранее записываться и ждать своей очереди; чтобы сделать первые заключения понадобилось шесть недель. Помню, как я сидел в кабинете врача в ожидании слов, которые не хотел слышать.

– Ему уже два с половиной года, но уровень развития у него примерно как у четырнадцатимесячного ребенка. Есть и другие проблемы. Например, отсутствие зрительного контакта.

– Что вы хотите сказать?

– Велика вероятность, что он аутист.

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что можно сделать?

– Не знаю.

– Что мы можем сделать дома?

– Не знаю.

Ответов не было. Зато после каждого обследования врачи рекомендовали пройти еще одно. Это снова занимало шесть недель, и мы снова не могли думать ни о чем другом.

В конце апреля, после трех месяцев ожидания, мы прошли очередное обследование и пришли на прием. Врач тщательно изучил полученные результаты и посмотрел на нас.

– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – Маловероятно, что Райан аутист. Тем не менее у него есть некоторые аутистические наклонности.

– Что это означает?

– Возможно, у него общее расстройство психологического развития.

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю.

– Что мы можем сделать?

– Не знаю. На данный момент я могу предложить вам пройти еще одно обследование: специализированную проверку остроты слуха. Нужно убедиться, что он правильно слышит звуки.

Очередной месяц ожидания. Очередная волна беспокойства. Очередное обследование. Очередной прием у врача.

– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – У Райана не общее расстройство психологического развития.

– Тогда что с ним?

– Райан глухой.

Мы пристально посмотрели на врача.

– Почему же он оборачивается, когда включается кондиционер?

– Правда? Тогда ему нужно пройти еще одно обследование.

Обследования – вот и все, что рекомендовали врачи.

Райану проверили внутреннее ухо. Месяц спустя мы снова сидели в кабинете врача.

– Вы правы, Райан слышит, – сказал он.

– Тогда что с ним?

– У вашего сына серьезная задержка развития и синдром дефицита внимания.

– У него нет задержки развития, – возразил я. – Он умный. И все помнит.

Не зная, что делать, врач порекомендовал еще одно обследование.

На очередном приеме он снова заговорил об аутизме, на этот раз классифицируя его как умеренный. А на следующем приеме вернулся к диагнозу «общее расстройство психологического развития».

Иными словами, никто не знал, что с нашим сыном. Никто не мог сказать нам, что делать. Никто не мог сказать, что будет с Райаном. Никто не говорил нам ничего .