Николас Спаркс - Три недели с моим братом [litres]

Приземлились мы на каком-то аэродроме, окруженном скальными пиками. Помимо здания аэропорта других строений вокруг не было. Пейзаж напоминал южную Неваду в районе гор: каменистая почва, скудная растительность, а по долине стелется низкорослый кустарник.

Нам сказали, что Лалибела находится в двадцати пяти милях отсюда, на высоте в две тысячи футов над уровнем моря. Выщербленная асфальтовая дорога змеилась по долине и уходила в горы, за час пути мы не увидели ни одного транспортного средства.

Впрочем, в восьми милях от Лалибелы нам встретился идущий в город мальчик лет десяти с огромным джутовым мешком угля на спине. Этот мешок был выше и шире самого мальчика. Улыбнувшись и помахав рукой нашему автобусу, мальчик продолжил свой медленный путь в город.

Большая часть Лалибелы располагается в стороне от главной трассы, вдоль ухабистых гравийных дорог. Далеко не в каждом местном доме, построенном из необожженного кирпича и крытом соломой, застеклены окна; зато в городке есть несколько кафе, маленькие семейные предприятия и сувенирные лавки. Почти все встреченные нами жители носили одежду в западном стиле. Вдоль дорог стояли торговцы, на их столиках лежали различные футболки с логотипами американских фирм. В сущности, Лалибела является эфиопской приманкой для туристов.

Наши автобусы припарковались недалеко от знаменитых церквей, и стоило нам выйти наружу, как нас осадили толпы подростков. Однако в отличие от остальных мест, которые мы посещали, у них не было безделушек на продажу. Они просили денег – каждый ребенок твердил, что это на школу или учебники. В конце концов эфиопские полицейские разогнали их, размахивая жезлами.

Лалибела была для нас самым малоизученным местом во всем путешествии, мы совершенно не представляли, что увидим. Впрочем, разочарованными мы не остались. При первом же взгляде на одну из церквей мы поняли, сколько кропотливого труда было затрачено на то, чтобы вырубить ее в скале вручную. Она оказалась большой – по меньшей мере шестьдесят футов в длину и сорок в ширину. Вокруг нее стояли вполне современные подмостки с крышей.

– Крыша защищает церковь от дождей, – пояснил гид.

Следующие несколько часов мы бродили от одной церкви к другой. Внутри царил мрак, окна были далеко не в каждой церкви. Снаружи висели лампы, но свет от них почти не разгонял темноту. На гладком полу – за восемьсот лет верующие вытоптали его чуть ли не до состояния ледяного катка – тут и там лежали коврики: церкви до сих пор посещались. Жаль, что лежали они не на всем полу, и нам приходилось идти осторожно, как слепым, чтобы не упасть.

В Лалибеле мы провели три часа. Под конец мы немного походили между церквей, делая снимки. Ничего подобного мы раньше не видели – церкви высечены из скал, а не составлены из каменных блоков, – и пытались отыскать такой ракурс для съемки, который отобразит их уникальность.

После посещения церквей Мика сделался до странности тих. Пока я фотографировал, он сидел на высоком уступе и молчал. Вскоре я присоединился к нему.

– Ну, и как тебе это место? – спросил брат.

– Стоило увидеть.

– Совсем не похоже на церкви у нас дома, правда?

– Вряд ли детям понравилось бы простоять на ногах всю службу.

Мика улыбнулся.

– Тебе до сих пор нравится ходить на мессу? Не хочешь посетить другие христианские службы?

Я задумался.

– Пожалуй, нравится. Кэт тоже католичка, так что мы никогда не задумывались о том, чтобы сменить церковь.

– Мне нравится церковь, которую я сейчас посещаю. Ну, или я к ней привык, – признался Мика.

– Почему?

– Не знаю. Наверное, мне надоело однообразие мессы. И я никак не могу соотнести проповеди со своей жизнью. Я считаю, что церковь должна помогать человеку ощутить себя ближе к Богу. В новой церкви я иной раз чувствовал нечто подобное. Хотя… я не уверен в том, что вообще верю в Бога.

– Правда?

– Точнее, даже не в Бога. Я думаю, Бог существует; я не верю в то, что он активно участвует в жизни мира. По-моему, он привел все в движение, а потом стал только наблюдать.

– Ну-ну.

– Разумеется, в церкви о таком не говорят. В церкви нужно молиться и благодарить, но как я уже упоминал, я понял, что молитвы бесполезны. К тому же порой трудно быть благодарным – мы переживали одно потрясение за другим. А все советовали быть сильным, мол, в конце концов все наладится.

Я молчал – знал, что Мика не ждет ответа.

– И спустя некоторое время меня осенило – во что я вообще верю? Я следовал заповедям, я верил в Иисуса, ходил в церковь и все время молился. А когда мне по-настоящему понадобилась помощь Бога, отклика не последовало. И я перестал молиться и ходить в церковь.

Я молчал. В вопросах веры лучший ответ – не говорить ничего, если вас напрямую не попросят.

– Ты такое когда-нибудь испытывал? – спросил Мика.

– Да. Часто.

– Но на тебя это так не повлияло, как на меня?

– Да.

– Почему?

– Не знаю, – со вздохом произнес я. – Наверное, я не думал о том, что во всем плохом в первую очередь виноват Бог. События просто происходят. И раз уж не Бог их вызвал, то не Ему их и исправлять.

– Мне до сих пор тяжело вспоминать о том, что случилось, – кивнув, сказал Мика. – Иногда это выбивает меня из колеи, и требуется несколько дней, чтобы прийти в себя.

Я обнял его за плечи.

– Со мной такое тоже происходит.

– И что ты тогда делаешь?

– Работаю.

Он рассмеялся.

– Ну да, ведь твой жизненный баланс серьезно нарушен.

– Твой тоже. Работа, духовная жизнь, семья, друзья, здоровье – нельзя закрывать глаза ни на одну из этих сфер жизни, иначе однажды проблемы, связанные с ней, накопятся и обрушатся разом.

– Хочешь сказать, я такой же, как ты?

– Конечно. Мы ведь братья. Может, мы и реагируем на стресс по-разному, однако наши ситуации схожи больше, чем тебе кажется. Мы столько всего пережили вместе, забыл?

В начале 1995 года Дана наслаждалась материнством и прекрасным самочувствием – болезнь не возвращалась, компьютерная томография показывала отсутствие опухолей в мозгу. С каждым месяцем мы все меньше и меньше волновались за сестру. И в то же время мы втроем все больше беспокоились об отце.

Вне работы его поведение постоянно ухудшалось. Он погряз в долгах, однако сорил деньгами направо и налево. Он перестроил дом и купил новый внедорожник. А с нами по телефону говорил только о Флейме, будто этот пес – его единственный свет в окошке. Даже новая женщина столько для него не значила.

Отец продолжал отдаляться от семьи – родственники звонили нам все чаще и спрашивали, что с ним происходит. Я отвечал, что знаю об этом не больше них. Со мной по телефону отец общался отчужденно и раздраженно, его разговоры с Кэт стали менее продолжительными, а Дана занималась близнецами, жила на другом конце города и виделась с ним крайне редко.