Николас Спаркс - Три недели с моим братом [litres]

С того места, где мы стояли, Тадж-Махал выглядел нереальным: белый мрамор сиял на фоне мрачного, грязного неба и отражался в длинных прямоугольных прудах. Большинство людей, судя по фотографиям Тадж-Махала, считают, что его беломраморные стены гладкие. Лишь вблизи заметно, что они украшены резьбой и драгоценными каменьями как Зеркальный зал, только в большем масштабе: драгоценные и полудрагоценные камни выложены в форме цветов и виноградных лоз. Сделав несколько снимков, мы подошли ближе и принялись рассматривать фасад.

– Много мрамора, – коротко высказался Мика.

В Тадж-Махале мы провели час. Как ни странно, этого оказалось вполне достаточно. В конце концов, Тадж-Махал – усыпальница, внутри только небольшое помещение, где были похоронены сначала Мумтаз, а потом и сам Шах Джахан. По большей части внимание здесь привлекают лишь изумительно подогнанные мраморные плиты, использованные при строительстве. Тадж-Махал построен с математической точностью, но отделка его стен однообразна: узор на одной стене повторяется на противоположной.

Нас с Микой поразило, что сын Шаха Джахана заточил отца в крепости и до конца его дней не позволил вернуться в Тадж-Махал – усыпальницу собственной матери.

– Теперь ты понимаешь, о чем я говорил? – Мика многозначительно покачал головой. – Наш отец гораздо лучший родитель, чем Шах Джахан. Сын ненавидел его.

Я кивнул. Однако глядя на этот величественный памятник Мумтаз, я думал не о своем отце, а о сестре.

В январе 1993 года, почти через три недели после переезда в Северную Каролину, я вернулся в Калифорнию.

После новогодних праздников сестра сходила на прием к новому терапевту, и тот направил ее на МРТ в другую больницу. Магнитно-резонансные томографы в то время постоянно модернизировались, и более новая модель могла показать то, чего не увидели ее предшественники. Как нам сказали, предыдущее обследование Даны проводилось на устаревшей модели, новая может оказаться более эффективной.

Дана легла на кушетку, вставила в уши заглушки, и кушетка с ней въехала в аппарат. Томограф некоторое время громко брякал – будто кто-то стучал ложкой по кастрюле, – и спустя несколько часов снимки были готовы. На них четко отобразилось то, что мы не ожидали увидеть. У Даны в мозгу была опухоль.

Сестру немедленно записали на операцию в Медицинский центр университета Калифорнии в Сан-Франциско, а я вылетел, чтобы присоединиться к Мике и отцу, снявшим номер в гостинице.

Только оставшись вдвоем, мы с братом смогли поговорить о собственных страхах. У нашей сестры, у нашей младшей сестренки, в мозгу опухоль. Как будто было недостаточно смерти матери, раз нам пришлось столкнуться еще и с этим!

Операцию назначили на раннее утро, и мы привезли Дану в больницу к семи часам. Однако из-за плотного графика прооперировали ее лишь в полдень. Этот день стал самым долгим днем в нашей жизни.

Врач вышел к нам в семь вечера и сказал, что операция прошла успешно. Удалили большую часть опухоли – всю удалить не получилось: она уходила в глубь мозга и к тому же располагалась рядом с отделами, отвечающими за жизненно важные функции организма. Если убрать ее всю, Дана может стать овощем. Врач довольно долго объяснял нам это, однако мы попросили уточнений – сколько осталось опухоли, где она находится и чем это грозит Дане в долгосрочной перспективе. Как мы уже поняли, операции на мозге не всегда проходят так, как запланировано.

– Когда она оправится от операции, ей придется начать противосудорожное лечение и пройти курс радиотерапии, – сказал врач. – Будем надеяться, это уничтожит то, что осталось от опухоли.

– А если нет? Что тогда? Снова операция?

Врач покачал головой.

– Будем надеяться, радиотерапия поможет. Как я уже сказал, я не смогу удалить оставшиеся части опухоли, не причинив девушке вреда.

– Каковы ее шансы на излечение? Она выздоровеет?

– Зависит от вида опухоли. Мы сделали биопсию для исследования. Некоторые опухоли чувствительнее к излучению, чем другие. Некоторые растут быстро, другие медленно. Нужно дождаться результатов анализа. Если эта опухоль окажется чувствительной к излучению, то оно поможет.

– Значит, Дана сможет вести нормальный образ жизни?

– По большей части, – поколебавшись, ответил врач и замолчал. Однако заметив, что мы ждем пояснений, добавил: – Во время противосудорожного лечения нельзя беременеть, иначе у ребенка могут быть врожденные пороки развития…

Врач замялся, и мы с Микой переглянулись, уже догадываясь, что услышим дальше.

– Скорее всего у нее никогда не будет детей, – наконец сказал он.

– Когда можно ее увидеть?

– Завтра. Сейчас она спит, ей нужно отдохнуть.

Ночь я провел в гостиничном номере, смотря в потолок и вспоминая наш с Даной давний разговор в день нашего рождения.

– Я хочу выйти замуж и родить детей, – сказала тогда сестра.

– И все? – спросил я.

– Да. Это все, чего я хочу в жизни…

Воспоминание чуть не разбило мне сердце.

Голова сестры была плотно забинтована. Большую часть нашего визита она проспала, а когда проснулась, выглядела заторможенной: рассеянный взгляд, медленные движения.

– Все… прошло… нормально? – запинаясь, прошептала она.

– Просто замечательно, малышка, – ответил Мика.

– Хорошо…

– Я люблю тебя, малышка, – сказал я.

– Я тоже… люблю вас… обоих…

И она снова заснула.

Через неделю пришли результаты биопсии. У сестры в мозгу оказалось три вида раковых клеток: олигодендроглиома, астроцитома и мультиформная глиобластома – все из разряда быстрорастущих опухолей, чьи метастазы вытягиваются, как паучьи лапы, и все они малочувствительны к радио– и химиотерапии. Один факт засел у нас в голове: через пять лет из тех, у кого диагностировали мультиформную глиобластому, в живых остается лишь два процента больных.

Сестре в то время было всего двадцать шесть.

Через три дня, когда Дану выписали из больницы, я вернулся в Северную Каролину. Сестре назначили радиотерапию и противосудорожное лечение. Испытывая вину за то, что я не рядом с ней, я погрузился в работу.

Однако жизнь продолжалась, и появлялись новые источники стресса. Новый начальник тут же завалил меня работой. Мы с Кэт купили свой первый дом. За три месяца столько всего произошло: переезд, смена работы, покупка и ремонт дома, беспокойство за сестру…

И это было еще не все. Отец с трудом перенес известие о диагнозе Даны, а мой переезд в Северную Каролину лишь подогрел его гнев и чувство вины. Я вновь стал громоотводом для его злости и беспомощности. Когда я рассказал ему о покупке дома, он сухо сообщил мне, чтобы я не рассчитывал на финансовую помощь. Когда он звонил, то разговаривал только с моей женой. Я стоял рядом, желая пообщаться с отцом.