Мария Воронова - У тебя есть я

– У вас что-то срочное, товарищ капитан? – спросил Зиганшин.

– Да нет, просто по Дымшицу хотел спросить…

Зиганшин поморщился. Непосредственность Васи раздражала его, но делать замечание подчиненному в присутствии посторонних недопустимо, а потом он забудет.

– Ладно, я попозже зайду, – сказал Вася и исчез.

«Будто дома у себя», – хмыкнул Зиганшин.

Альтман сосредоточенно размешивала сахар в кофе.

– Дымшиц, знакомая фамилия, – сказала она после небольшой паузы. – Это же академик такой был.

– Так точно, товарищ полковник.

– Помню-помню. Когда я была маленькой, к нему как раз был всплеск интереса широкой публики. Вы, может, и сами помните ту волну? Академик Сахаров, академик Лихачев, Лев Гумилев, культурное наследие, борьба с ненавистным режимом, такое все.

Зиганшин покачал головой. В те годы он уже был на свете, но интересовался совершенно другими вещами. Странно, что Альтман помнит, она ведь если и старше, то не намного. Гениальный мозг, наверное, виноват.

– Из академика Дымшица тоже делали икону стиля, хотя и не так активно, потому что он был к тому времени уже покойный.

– Странно, обычно это плюс, – улыбнулся Зиганшин, – у нас такое правило, что гении и герои должны быть мертвыми.

– Не скажу про живых, но покойников мы бережем, – процитировала Альтман серьезно. – Так этот академик имеет какое-то отношение?

– Насколько может иметь мертвый гений.

– Ну тогда на всякий случай скажу. Мне тогда было пять или шесть лет, но вы можете положиться на мои детские воспоминания. Как-то мы смотрели по телевизору передачу, посвященную академику Дымшицу, и дедушка сказал в сердцах, что его представляют образцом порядочности, а между тем он был женат на женщине, в годы блокады Ленинграда занимавшейся спекуляцией продуктами.

Зиганшин прикинул:

– Но она была совсем девчонкой тогда!

– Мои родители отреагировали так же. Мстислав, я почти дословно передам вам тот давний разговор, и у вас сложится впечатление, будто я фантазирую, но это не так. Я не только социопат, но и савант.

– Кто?

– У меня чрезвычайно хорошая память, и интеллект тоже намного выше среднего. Я не хвастаюсь, просто такая особенность, благодаря которой я с ранних лет помню почти все, что со мной происходило.

– Я вам верю, товарищ полковник. Только вот ваш дедушка откуда это знал?

– Ему было положено знать.

– А, понятно.

– Ну да, если бы не он, я бы вряд ли стала товарищем полковником. Но в нашей семье это давняя традиция и честь. В те годы дедушка уже вышел на пенсию, а наше ведомство как раз шельмовали в хвост и в гриву, поэтому он иногда позволял себе подобные замечания в кругу семьи. Насколько мне помнится, а помнится мне хорошо, дедушка рассказал, что доказать вину девушки не удалось, и перед судом она так и не предстала.

– Думаю, у нас нет права судить о том времени, – тихо сказал Зиганшин, – мы можем только склонить голову перед подвигом ленинградцев, и все.

– Это правда.

Альтман одним глотком допила кофе и резко поднялась. Зиганшин хотел предложить свои услуги в качестве извозчика, но возле отдела ее ждал служебный автомобиль, поэтому он проводил товарища полковника только до двери. Почему-то захотелось обнять ее на прощание.

Вернувшись к себе, он пересчитал деньги и присвистнул. Почти двести тысяч. Наверное, Альтман поэтому так быстро и уехала, знала, что, узнав сумму при ней, он сразу начнет совать конверт обратно. А теперь где ее искать?

Сначала деньги показались ему обидной подачкой – теперь это его дети, и он сам должен обеспечивать их, но, поостыв, Зиганшин понял, что неправ. Теперь дети его, но женщина, родившая их, имеет право на то, чтобы коллеги помнили о ней и помогали ее детям, и Альтман как-то знала, что он это поймет.

Зиганшин улыбнулся. Странная женщина, не от мира сего, сама первая называющая себя социопаткой, она помогла им с Фридой, как никто другой, и дело не только в том, что она вспомнила о них, когда в родах погибла сослуживица и трое детей остались круглыми сиротами.

И не только в том, что помогла быстро и безболезненно пройти процедуру усыновления, и уж точно не в деньгах дело. Непонятно почему, но ему жаль, что товарищ полковник служит на Камчатке и, скорее всего, они больше никогда не увидятся.

Зиганшин быстро сбегал в банк, оформил вклад, чтобы не было соблазна потратить на текущие нужды, а после зашел к Васе, который ничего сенсационно нового ему не сообщил, кроме того, что очередной поквартирный обход не дал результатов. Никто не вспомнил человека, принесшего посылку, и дальше терзать соседей бессмысленно – время идет, события и лица пропадают из памяти.

Он поехал домой, размышляя о словах Альтман насчет Риммы Семеновны. Бабушка Зиганшина пережила блокаду, но рассказывала об этом очень мало и скупо. У нее была только строгая заповедь не говорить про еду «гадость», и еще Митя рано понял, как мучительно для бабушки, если он оставляет что-то на тарелке, и хоть она никогда не заставляла его и не ругала, он, будучи у нее в гостях, съедал все до конца. Вспомнилось еще, как на даче разбирали аптечку, и мама хотела выкинуть, кажется, этазол, мол, не жалко, копеечное лекарство, а бабушка улыбнулась и сказала, что когда-то отдала за этот препарат половину фамильного золота.

И, кажется, бабушка так никогда и не жалела об утраченном богатстве.

Люди ведь не просто выживали, они, находясь в нечеловеческих условиях, еще работали, делали для фронта снаряды, выхаживали раненых, строили Дорогу жизни.

Было так трудно, что крысы должны были сами сбежать с этого корабля. Жадные и беспринципные люди обычно трусоваты.

Зиганшин не любил, когда пытались принизить подвиги и шельмовать героев, поэтому не хотел думать о спекулянтах, но менты вообще чаще имеют дело с низким, чем с высоким.

Итак, допустим, Римма Семеновна Дымшиц, тогда еще не Дымшиц, а какая-то другая (кстати, надо узнать ее девичью фамилию), спекулировала провизией. Наверняка в составе преступной группы: сама она была еще слишком мала, чтобы занимать должность, дающую доступ к продовольствию. Может, мама или папа всем рулили, а дочку просто подставляли из соображений, что малолетняя, меньше дадут в случае чего.

Не исключено, что дедушка Альтман просто сболтнул лишнего в сердцах, теперь не спросишь, насколько хорошо он был осведомлен. Римма Семеновна возглавляла преступную сеть, участники которой воровали продукты со складов и магазинов, а потом сбывали изголодавшимся людям в обмен на ценности и произведения искусства, – спекуляция? Безусловно. Или у Риммы Семеновны оставалось два килограмма овсяной крупы, и один из них она отдала соседке за картину Левитана, которая давно ей нравилась, – по тем понятиям это тоже спекуляция. И, увы, жизнь такая штука, что при втором варианте Римма Семеновна попалась бы скорее, чем при первом.