Мария Воронова - У тебя есть я

Ну как бы там ни было, а доказать действительно очень трудно. Кто-то умер от голода, кто-то погиб, кто-то эвакуировался, а те свидетели, что остались, может, и не хотели топить человека, благодаря которому выжили. Они не думали о другой стороне медали, о том, что эти продукты украдены у них же, зато твердо знали, что, если бы не та буханка хлеба, полученная у Риммы в обмен на золото, сейчас они были бы мертвы.

В конце концов, те таблетки, о которых говорила бабушка, тоже достались ей не даром, но она ни разу не сказала ни одного худого слова в адрес человека, который их ей продал.

Возможно, следствие зашло с другой стороны, и взяли того, кто воровал продукты, но он не дал показаний на сбытчицу. Где теперь искать информацию, в каких архивах, и что это даст для раскрытия нынешнего дела?

«Больше, чем тебе хочется, – угрюмо сказал себе Зиганшин, – пережив лютое время, начинаешь ценить то, что действительно важно, и воспоминания об утраченных богатствах мало волнуют и не портят радость существования. Но у тебя родятся дети, и ты рассказываешь им о прошлом, и внукам тоже рассказываешь, как у тебя была коллекция яиц Фаберже или каких-нибудь царских бриллиантов, которую в годы блокады ты удачно выменял на мешок сушеной морковки. Внуки вырастают, и им, не знавшим настоящих лишений, эти самые бриллианты не дают покоя. Кому-то не удалось преуспеть, скучная работа, ипотека, туповатый ребенок без надежд на бесплатное высшее образование, дешевая тачка, и никакого просвета в будущем. А вот если бы тогда прабабушка не отдала фамильные драгоценности за кусок хлеба… О, тут жизнь пошла бы совершенно иначе! И так страшно становится признать, что дело не в бриллиантах, а в тебе, и так не хочется меняться, что быстренько воздвигаешь огненную стену праведной мести между собой и реальностью. Как это – потомки проклятой спекулянтки благоденствуют, а ты, благородный и честный человек, сидишь в заднице! Непорядок!»

Зиганшин поморщился. Версия вырисовывалась слишком убедительная, чтобы можно было от нее просто отмахнуться. Только как ее разрабатывать? Разбираться в архивах времен Великой Отечественной войны – это задача уже для историков, а не для полицейских. Ну ладно, поднимет он уголовное дело, если, конечно, оно существовало в реальности, а не только в фантазиях старого чекиста дедушки Альтмана. Прошло семьдесят пять лет, почти все участники тех событий мертвы, кого спрашивать?

Надо, наверное, пошуршать среди старых семейных связей – дети сослуживцев Риммы Семеновны могут что-то знать или потомки подруг ее юности.

Среди знакомых родителей были два человека, про которых знали, что они спекулировали продуктами в блокаду. Вернее, не так. Про этих двоих было известно, что они пережили блокаду и после нее сделались существенно богаче. Но ведь после этого не значит, что именно по причине этого, правда? Один – прекрасный педиатр, вполне мог заработать частными консультациями еще до войны, а второй – из семьи богатых купцов, прятал свои сокровища от красных, а после победы перестал. Только, несмотря на презумпцию невиновности, мама с папой избегали общения с этими людьми, хоть и состояли с ними в отдаленном родстве, и со временем все связи оборвались, Зиганшин потом стороной слышал, что ни тому, ни другому нажитое счастья не принесло. У педиатра оказалась совершенно безбашенная внучка, выжила родителей из квартиры на дачу, а сама связалась с каким-то охламоном, который быстренько обнес хату, причем так грамотно и тщательно, что от ценностей не осталось и следа. А второй, наоборот, – проклял сына и внуков, оставил завещание в пользу соседки и доживал в одиночестве и безумии.

Нет, не приносят благоденствия сокровища, добытые чужим горем, вот не приносят, и всё!

Впрочем, не в этом суть. Главное, что в близком окружении всегда известно о тебе больше, чем ты думаешь.

Только где торчит кончик веревочки, необходимый, чтобы размотать весь клубок? Социальные сети потрясти? Только как сформулировать запрос?

Зиганшин так глубоко задумался, что едва не сбил Льва Абрамовича, несущегося ему наперерез. Сердце нехорошо екнуло, он быстро затормозил и выскочил из машины.

– Ну что такое?

– Славочка, полюбуйся, что натворили твои собаки!

– Никого не покусали?

– Нет, дорогой, совершенно даже наоборот! Пойдем ко мне, пожалуйста, полюбуешься!

Зиганшин усмехнулся. «Полюбуешься», казалось бы, у этого глагола однозначно позитивный смысл, он сулит человеку эстетическое наслаждение, но Зиганшин не помнил такого, чтобы его позвали «полюбоваться» и показали что-нибудь приятное.

– Абрамыч, дай я хоть пожру, ладно? А потом детям почитаю и сразу приду.

– Почитаю, ха! А ты в курсе, что Фрида с детьми устроили на тебе тотализатор – на какой минуте ты вырубишься?

– А ты в курсе, что на зоне со стукачами делают? – Зиганшин засмеялся. – То-то я смотрю они меня прямо затаив дыхание слушают, а оно вон в чем дело! А ты сам ставишь?

– Не без этого. Слава, если тебя просит старый человек, значит, это не просто так, чтобы ты подольше голодал…

– Ладно, сейчас Фриде скажу, что приехал, и сразу к тебе.

Быстро загнав машину во двор, он вошел в дом.

Фрида сидела в гостиной с маленькой Светой на руках. Девочка рисовала акварельными красками, жена помогала ей, время от времени покачивая коляску с близнецами. Зиганшин подошел и обнял сразу всех.

– Сейчас подам ужин, – сказала Фрида.

Так приятно было ощущать ее тепло своей замерзшей щекой…

– Не спеши, зайчик, мне надо к деду срочно зайти.

– А, да! Он еще днем звонил какой-то взъерошенный, сказал, чтобы я тебя на порог не пускала, а сразу гнала к нему.

– Господи, страшно-то как! – Тут Зиганшин поймал взгляд маленькой Светы и как всегда смутился. – Детка, а может, ты со мной пойдешь? Защитишь меня в случае чего?

Девочка важно кивнула, слезла с Фридиных колен и побежала одеваться.

Зиганшин помог ей застегнуть «молнию» на комбинезончике, повязал шарф и, крепко держа за руку, повел по утоптанной тропинке.

Вдруг заметил, что на улице пронзительно хорошо. Над почти сказочной избушкой Льва Абрамовича высокое черное небо с россыпью звезд, и белый лунный свет заливает белый снег, рисуя причудливый узор из длинных ночных теней. В свете единственного фонаря искрится, радуется морозный воздух, и снег поскрипывает под ногами, будто напевает.

Зиганшин остановился, поднял голову, посмотрел ввысь, в бесконечность, и глубоко вдохнул сияние голубых звезд.

Маленькая ручка в его ладони осторожно шевельнулась, Зиганшин опомнился и пошел дальше.

– Итак, я готов любоваться, – крикнул он, входя, – где твое грандиозное зрелище?

– Сейчас увидишь! О, кто пришел! Светочка! Какая ты молодец, что навестила дедушку Леву! Ну, гости дорогие, извольте подняться на второй этаж, там самая экспозиция.