Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

Это и называется взрослением.

Позавчера директор попросил меня по-дружески выручить учительницу по биологии, участвовавшую в районном этапе конкурса «Учитель года». Требовалось переписать ее эссе о педагогическом кредо. Честно ли выдавать плоды чужого труда за свои и обделять соавторов? Если нет, то как воспринимать, например, редакторскую помощь писателям? У них ведь тоже соревнования: «Букер», «Большая книга», «Ясная поляна», прочее всякое. С одной стороны, редактор не вторгается в содержательный пласт, а лишь поправляет формальные недочеты, помарки вычищает. С другой — малейшее изменение формы влечет за собой и сдвиги в содержании. Как быть, если обе точки зрения верны? Получается, что профессиональные отношения между автором и редактором вне честности и лжи.

Тогда получается, что честность приносится в жертву необходимости, которая как раз оправдывает неточности в логике и, что более важно, нарушения морального кодекса. Стоит ли объяснять это детям? Должны ли родители первыми травмировать ребенка открытием, что мир строится на лжи, что притворство (менее грубое наименование для лицемерия) в малых дозах — качество, без которого в социуме не выжить? Или родители обязаны учить порядочности и честности в надежде, что ребенок самостоятельно определит момент, когда честность надо в себе погасить?

Усваивать правила, чтобы их нарушать.

Шизофрения.

Ментальный тупик.

Роман выдвинулся в центр города. Хотелось выломиться из привычного маршрута от школы до дома на Красной Позиции, иначе рискуешь прикипеть ко всему заурядному. Сам не заметишь, как полюбишь сериалы на СТС и обзаведешься фразами вроде «А голову ты не забыл?» и «Расскажи всем, вместе посмеемся».

На Баумана Романа атаковали промоутеры. В руках очутились флаер на рулетик с баклажаном и листовка кафе «У часов». Чтобы избежать назойливых воспоминаний, Роман свернул на соседнюю улицу. Внимание привлек паб «Дублин» с выставленными в витрине бразильским флагом и футбольными майками.

Несмотря на воскресный вечер, паб встретил провинциальной вялостью. В первом зале бородатый бюргер потягивал темное пиво у барной стойки. Два поддатых студента с опустевшими кружками подсчитывали, какую часть мелочи оставить гарсону на чай. В углу устроился аномальный персонаж приблизительно того же возраста, что и Роман. Он был одет в рубиновую рубашку и брюки с подтяжками. Перед ним высилась бутылка виски «Тичерз», из которой чудак подливал скотч в бокал с толстым дном. Рядом стояла початая банка эля «Килкенни». Картофель фри стыл на тарелке.

Если посетитель упражнялся в эксцентрике, то получалось удачно.

Во второй зал Роман не пошел, по примеру бюргера занял место у барной стойки и заказал полпорции «Гиннесса».

На третьем глотке Роман почувствовал, как его плеча коснулась рука. Тип в рубиновой рубашке, высокий и нескладный, без малейших признаков опьянения на лице, виновато улыбался.

— Кажется, я переоценил свои способности. Вы не поможете мне?

Роман вопросительно глянул на чудака.

— День добрый. Помогу в чем?

— Как же в чем — в сохранении достоинства!

— Не понял.

Собеседник изобразил нетерпение.

— Все просто! Думаю, вы детскую порцию «Гиннесса» не из религиозных соображений заказали, а из финансовых. Мне же свое не выпить. Что мне теперь, ударить лицом в грязь и унести бутылку в кармане? Я потом месяц от зеркал буду отворачиваться со стыда.

Роман не врубался. Не допил — оставил. Пожалел — притворился, что внезапно вызвали по делу, и забрал с собой. В чем, собственно, проблема?

— Перемещайтесь ко мне, я угощаю!

Незнакомец подкупал наивной манерой разговора и множеством лишних движений. Он всплескивал руками, подносил их к лицу, касался воротника, морщил лоб и совершенно не старался произвести впечатление нормального, добропорядочного гражданина. Будь что будет.

Едва Роман подсел, незнакомец потребовал у бармена второй бокал и заверил в чистоплотности намерений:

— Я не заднеприводный, можете не волноваться. Никаких манипуляций.

Официантка доставила драники с грибами. Чудак разлил виски и трепетно, точно кубок, взял бокал и втянул носом аромат.

— Будем считать, что меня зовут Азат. Вас как величать?

— Леопольдом Викентьевичем, — нашелся Роман.

Самонареченный Азат скривился.

— Не надо жеманничать, пожалуйста. Вам бы понравилось, если бы я выдал себя за Людвига Эрнестовича?

— Роман я.

— Давай на ты, Роман. Короче, за знакомство, мой римский друг. За знаковое знакомство!

Азат предпочел закуске долгий глоток пива. Роман осторожно отхлебнул «Гиннесс» вслед за виски и медленно досчитал про себя до пяти, опасаясь, что отключится от такого коктейля прямо здесь. На череп словно легонько надавили изнутри — и отпустили.

— В шотландских барах виски запивают элем, — заметил Азат. — У меня, правда, «Килкенни», пиво ирландское, ну да ладно. Главное, что не английское. Ты был в Шотландии?

— Нет.

— И я. А хотел бы алкотур, как Иэн Бэнкс.

Азат не заботился, понимают его или нет. Он осыпал Романа ворохом автобиографических сведений сомнительной достоверности. Поклонник алкотуров писал прозу, но слово «писатель» не жаловал — исключительно по фонетическим причинам. На «мастера» Азат тоже не замахивался. Его крамольную антиутопическую повесть о вымышленном северном городке опубликовали в казанском журнале, за что мракобесное руководство этого издания уволило редактора, по чьей воле был напечатан текст. Через полгода московский фонд поддержки молодых авторов за ту же повесть присудил горе-литератору стипендию на путешествие в Норильск, послуживший прототипом северного городка.

— Какая история, а? Талантливого диссидента проклинает малая родина, а он добивается в итоге награды за самоотверженный труд. Со стороны выглядит так. Однако, — произнес Азат, поднимая указательный палец, — все было мелко, банально и некрасиво. Мне в этой ситуации не себя жаль, а редактора. Она-то работы лишилась. Виноват перед ней.

Азат утверждал, что его рекорд — бутылка виски за вечер. Это без пива. Если с пивом, то полбутылки и три «Крушовице» по ноль-пять. А напиться до чертиков дешевле всего, перемешав в эмалированной кружке теплую водку с кубанским каберне в пропорции пятьдесят на пятьдесят.

Под воздействием градусов Роман обмолвился, что приехал из Москвы. Далее последовала легенда о казанском дедушке и твердом намерении писать научную работу о поэте Перцове, друге Пушкина. Азат обозвал москвича романтиком и признался, что в столице ему больше всего по душе район в округе станции метро «Спортивная» с домами в стиле конструктивизма.

— Я часто там гулял, — сказал Роман. — Мне и набережная нравится.