Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

— Правда? — обрадовался Азат. — На Погодинской еще дом голубой с наличниками и посольство экзотическое! Как уж его…

— Иракское.

Литератор заговорил о грандиозных конструктивистских проектах, о мученической фигуре Ивана Леонидова, а Роман ошарашенно уставился на бутылку, даже не силясь изобразить интерес к рассказу. В памяти всплыли затуманенные образы. Кира грозится, что заставит его скучать. Не сожалеть, а именно скучать. Роман без пояснений выдирает из рук опешившего промоутера стопку листовок и опускает их в ближайшую урну...

— …Ле Корбюзье, сам Ле Корбюзье восхищался, представляешь? — продолжал Азат.

Роман жестом остановил его и залпом опрокинул бокал.

— Слушай, — сказал он, кривясь от большой дозы виски. — Слушай, пожалуйста.

Он рассказал почти все, прерываясь на глоток-другой. Умолчал только о сверхъестественном избавителе, который спустился из ниоткуда и дружески положил руку на плечо.

— Мощно, — нашелся многословный до того литератор.

Они выпили за самую драматическую профессию в мире — за учителей.

Алкоголь пробуждал тягу к длинным и вычурным речам.

По словам Азата, ежедневная норма О'Генри составляла два литра виски. Знаменитый американец на доходы от творчества снимал просторные апартаменты в нью-йоркских гостиницах и заказывал костюмы у лучших портных. И это в меркантильном обществе, поклонявшемся доллару. Сегодня же автор может лишь мечтать о подобных гонорарах.

Азат утверждал, что искусство нуждается в бескомпромиссном и бесстрастном изображении современной школы. Гай Германика преднамеренно сгущает краски, «Физруку» место на свалке, а Алексей Иванов при всем обаянии порой неубедителен в деталях. У него получается, что Служкин, преподавая экономическую географию в девятом классе, имеет ставку всего три часа в неделю и живет на эти деньги. Ясно, что художественная правда не равняется правде жизни, но не до такой же степени.

Литератор оборвал себя на полуслове. Машинально поправив съехавшую с плеча лямку подтяжек, он выразил желание подкрепиться:

— Знаю тут столовую одну, — заговорщицким тоном сообщил Азат, словно речь шла по меньшей мере о тайном сообществе. — Настоятельно предлагаю переместиться. Я угощаю.

Отяжелевший Роман не возражал. Азат расплатился за себя и за нового московского друга. На улице обнаружилось, что литератор даже не пошатывается от выпитого.

Ветер, как назло, дул в лицо. Несмотря на никудышную погоду, промоутеры на Баумана бойко сновали между прохожими и тыкали под нос яркие листовки. Промоутеры, сочетавшие в себе достоинства киников и стоиков, мужественно сохраняли беспечность посреди кутерьмы и не реагировали на оскорбления. Из невидимого репродуктора лился женский голос, преисполненный ласки и заботы: «По словам психологов, именно сегодня человечеству нельзя отказывать себе в удовольствиях, поэтому специально для вас…»

— Ненавижу, — проскрежетал Азат. — Удовольствий ей не хватает. Именно сегодня. Чума стучится в двери, а они мартини с маффинами жрут. Салтыкова-Щедрина на вас нет.

На пути образовался краснорожий пьяница в тулупе.

— Пацаны, выручайте, мелочь нужна!

— Студенты мы голодные, — проворчал Азат, ускоряя и без того не медлен- ный шаг.

— С тобой все в порядке? — осторожно поинтересовался Роман, догоняя спутника.

— Приношу извинения, — сказал Азат. — Нервы расшатаны. Это ведь центральная улица, лицо города. Попробуй пройти ее от начала до конца. С пульсометром. Посчитай, сколько раз пульс вырвется за пределы нормы.

— Для чего?

— Для того чтобы определить, какое оно — это лицо города. Посчитай, сколько раз к тебе обратятся. Промоутеры, дистрибьюторы, алкоголики, бабки с протянутыми дланями...

— Это нервирует, — согласился Роман.

— Это пожирает! — воскликнул Азат. — Самое гнусное не в том, что мелочью просят выручить. А в том, что лица у них не добрые. Не одухотворенные. Злые, грубые, лукавые, наглые, самодовольные, остервенелые, но не добрые. Центральная улица, напоминаю.

Роман присмотрелся к прохожим. Суждение Азата не сильно расходилось с истиной. К ряду эпитетов стоило отнести «пустые» и «унылые».

Спутники приблизились к заведению с простым названием «Добрая столовая». Пока поднимались на второй этаж, Азат поделился историей, как у него с друзьями зародилось альтернативное наименование — «Злая пекарня». Роман охарактеризовал переделку как остроумную.

Многочисленные едоки поглощали борщ, тефтели с картофельным пюре и запивали компотом. Компания боевых старушек оккупировала стол в середине зала. Бабки молча и с невероятной скоростью выделывали пальцами замысловатые жесты, подчас перебивая друг дружку и даже корча потешные рожицы. В стане глухонемых разгорались страстные баталии.

Азат, втиснувшись в очередь, взял овощной суп, макароны со стручковой фасолью и виноградный сок. Роман автоматически заказал то же самое. Цены поражали: на сотню рублей можно было объесться солидными порциями первого и второго и в придачу разжиться компотом со сладкой булочкой. То, что булочки здесь пекли первосортные, подтверждал запах: в столовой пахло не кислыми щами, а любовно приготовленной выпечкой.

Когда Азат и Роман достигли кассы, из-за их спин вынырнул курносый малец с темным лицом и хлопнул свой поднос с пшенкой перед кассиршей, чтобы расплатиться быстрее.

— Эй, парниша, — пробормотал Азат.

— Какой я тебе парниша, — огрызнулся малец с характерным южным акцентом.

— Ты стоял после нас, — сказал Азат.

— Иди ты.

Дерзкие карие глазки не моргали. Из-под лыжной шапки, нахлобученной на голову, торчали черные волосы.

Азат, смешавшись, отступил. Дождавшись очереди, он протянул кассирше деньги, засунул скомканный чек в карман и проследовал к свободному столику нервической походкой. Руки с подносом дрожали.

Добредя до углового стола, Роман неспешно выгрузил тарелки рядом со спутником и произнес как бы невзначай:

— Соль забыл.

Роман направился к курносому, в одиночестве уплетавшему кашу. Лицо детское, пусть и намечается чернота под носом. Класс восьмой.

— Ты бы извинился перед моим другом, — сказал Роман, у которого начинала болеть голова от выпитого.

Наглец бросил взгляд исподлобья и промолчал, продолжая жевать. Ложку он держал основательно, всей пятерней.

— Ты глухой?

— Чего пристал? — отозвался малец без тени боязни. — Иди давай.

Роман скрутил парнишке ухо и выдернул из-за стола. Стул упал. Столовую огласил визг, как будто кому-то по меньшей мере вырвали ноготь. Какой стыд. Роман протащил упиравшегося наглеца до двери, как нашкодившего ученика, и толкнул ее свободной рукой. На лестнице шкет начал ругаться на родном языке, брызжа слюной, и поскользнулся на ступеньке. Если бы не твердые пальцы, вцепившиеся в его ухо, курносый полетел бы головой вниз.