Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

Дошагав до первого домофона, Роман набрал номер случайной квартиры и пробасил: «Почта!»

Режим нон-стоп активирован. Пора.

Примерно на сороковой квартире Роман начал составлять классификации дверных звонков. Они делились на рабочие и сломанные, нервные и бодрящие, затяжные и короткие, голосистые и охрипшие. Хозяева делились на добрых, хамских и никаких. Добрые отворяли, вежливо выслушивали и выкладывали сведения о детях, если таковые имелись. Хамские всем видом показывали, что делают одолжение, идя в контакт, говорили отрывисто и грубо. Никакие смотрели в глазок почти не дыша и на цыпочках отступали от двери.

Целая галерея социальных типов промелькнула перед глазами Романа.

Испещренный наколками уркач в тельняшке сверкнул золотыми зубами и осклабился.

— Танюш, сюда иди, — крикнул он не оборачиваясь. — Быстрей, тут господин ждет. Есть у нас дети?

Прибежала раскрасневшаяся Танюша с мокрым дуршлагом и заявила, что нет.

Усатый мужичок с упертыми в бока руками известил, что детей до восемнадцати нет, в то время как из-за его спины высовывалась испуганная девочка с рыжей косой.

Перед носом пролетел попугай, выпущенный рассеянной хозяйкой.

— Меня Гульсина зовут, а попугая — Вениамином. Вас как? Да, Роман Павлович, у меня две дочери. Записывайте. Веня, прочь! Извините.

Мама из дружной семьи Рожковых с гордостью представила сына Добрыню Никитича, разъезжающего по дому на трехколесном велосипеде.

— Имя настоящее, уверяю. Не шутка. Он у нас богатырем растет!

Шпана, хихикая, промчалась по лестнице с кальяном, на ходу вырывая его друг у друга. Хулиганье материлось — не виртуозно, зато азартно.

Из квартиры безмолвного наркомана с обесцвеченным, почти омертвевшим взором донесся резкий химический запах — то ли жженая резина, то ли очередная соль для ванн. Укуренный шатался, держась за дверной косяк.

Накрашенная грудастая девушка в коротком белом свитере и юбке в шахматную клетку сразу принялась кокетничать.

— Детьми я пока не обзавелась, нахожусь в поиске достойного папы. А вы в школе преподаете? Что ведете? Вы такой молодой и красивый. Жаль, у меня по русскому была злая и вредная училка. Обижала нас.

В финале миссии, достигнув последнего этажа, где запыленная лампочка источала тусклый свет, Роман почувствовал себя привидением. Продолжая громко стучать в обитую дерматином дверь, он отмечал в квартире несомненные признаки жизни: пахло жареной картошкой, звенела посуда, звучал голос ведущего теленовостей. Хозяева словно растворились в быту. А может, Роман переместился в иное измерение и мог привлечь внимание только других призраков, таких же неприкаянных, как и он.

Наверное, это и есть одиночество.

Роман трижды прокатился в пустом лифте, прижавшись лбом к стене, пока на первом этаже в кабину не завалилась косолапая бабка с клюкой.

Усталость настолько впилась в Романа, что он отправился домой неправильным путем и очнулся уже в круглосуточной забегаловке-стекляшке с банкой пива и капустным пирожком в руках. Жужжал телевизор: семья из ситкома ссорилась из-за того, чья очередь мыть раковину. Роман обхватил голову руками.

— Вам плохо? — спросила девушка за кассой.

— Пожалуй, с меня хватит на сегодня, — сказал Роман.

Он запихал невкусный пирожок в рот и оставил пиво на столе.

Логические рамки

Только бы день простоять да ночь отоспаться.

Этот нехитрый девиз Роман возвел в принцип в финале третьей четверти, в канун равноденствия. Погребенный под контрольными, административными, проверочными и прочими печалями, Роман размышлял о семичасовом сне как о недосягаемом блаженстве. Внутренний бунт против христианских писаний и непреложных догм вспоминался с грустной иронией. Неужели было время, когда его интересовало что-то кроме тетрадей и оценок?

Верным признаком измотанности стало искаженное прочтение вывесок и объявлений. Внимание рассеивалось, и «торты» в глазах Романа изменялись на «трупы». Место кондуктора оборачивалось местью кондуктора, а в шаурмечную требовался не мучник, а мученик. Роман начинал беспокоиться за собственное психическое здоровье. Школьники, сами того не ведая, увеличивали тревогу своего учителя, творя ужасные вещи с языком. В работах учеников взращивались такие чудовища, как «натюрморд» и «дедство». «В благородном прорыве» дети совершали хлесткие оговорки. «Словарь устаревших слов» с легкой руки Сумароковой из 6 «А» превратился в «Словарь устраненных слов».

Такой жемчужине позавидовал бы Оруэлл.

Обычно по пятницам Роман сразу после совещания возвращался домой, испытывая облегчение или досаду — в зависимости от того, навязал директор дополнительные заботы или нет. Накануне выставления четвертных оценок правило было нарушено. Роман решил, что добьет пачку тетрадей с сочинениями по Куприну в школе, лишь бы не тащить с собой эту обузу, грозящую смять последний редут здравого смысла в голове.

Лучшие сочинения Роман приберег на конец проверки. И как раз до них он не добрался. В дверь кабинета постучали, и Марат Тулпарович ступил через порог.

— Роман Павлович, требуется ваша помощь.

Роман опустил ручку на парту, обреченно ожидая продолжения.

— Как вы знаете, сегодня праздник — годовщина воссоединения Крыма с Россией, — заложил вираж директор.

— Конечно, я помню, — сказал Роман. — Эпохальное событие.

Он впервые слышал о таком празднике.

— Мы отправляемся на торжественный митинг, — сказал Марат Тулпарович. — Вижу, вы уже завершаете работу? Это чудесно. Мы приглашаем вас примкнуть к нашей дружной компании.

Роман покорно примкнул. Дружную компанию составляли директор, Рузана Гаязовна, Элина Фаритовна, Вадим и географ Вера Семеновна. Максим Максимович праздновать наотрез отказался. Свидетелем их с Маратом Тулпаровичем небольшой перепалки Роман стал в фойе.

— Дело не в патриотизме и в Путине, вы поймите, — утверждал англичанин. — Мне нет дела до Путина и до оппозиции, как и им нет дела до меня. Родину я люблю. Если надо будет, пойду на войну за нее.

— Разговоры — это одно…

— Пойду без разговоров, — перебил директора Максим Максимыч. — А митинг — это пустозвонство. Вы, Марат Тулпарыч, это прекрасно понимаете. Я мог бы притвориться, что забираю дочь из гимназии или мне надо к врачу. Мог бы сказать, что по уставу митинговать не обязан. Но я выскажусь прямо: я не хочу туда.

— Что ж, ценю вашу честность, — сухо произнес Марат Тулпарович. — Только она отрывает вас от коллектива. Вы будто считаете, что честнее нас. Это неправильно.

Как человек, убежденный, что последний ход будет за ним, директор великодушным тоном пожелал Максиму Максимычу удачного пути домой.