Абрам Рабкин - Вниз по Шоссейной

Такого быть не могло, ибо в таком виде Великого Вождя не бывало. Зрелище это настолько потрясло службиста, что он в испуге, но и в каком-то зуде бдительности кинулся, как на подвиг, тараня грудью снег, туда, куда следовало.

Если бы этот службист не уперся глазами в зимнюю шапку Вождя, а опустил свой взор ниже, у него, наверно, подкосились бы ноги, а прочитав то, что натворила зима своим снегом, морозом и оттепелью, он, наверно, онемел бы или стал заикаться.

Скорее всего, прочитав это, он огляделся бы вокруг — не видел ли его кто-нибудь — и шмыгнул бы скорее к себе в квартиру, залез бы под одеяло и на вопрос жены, что с ним, ответил бы: «Знобит, и что-то нездоровится».

Зима, конечно, ничего дурного не желая, походя кое-что натворила с фанерным Кормчим и объемными, похожими на ящики буквами. В свое время Главному Начальнику, подавшему идею объемных букв, нужно было предвосхитить, проще говоря, подумать о том, что зима, которая может наступить после Великого Юбилея, способна сотворить такую пакость. Но не нам судить Начальство, тем более затерявшееся в том Времени.

Как вы помните, следуя идее Главного Начальника, руки Великого Вождя, вернее, его фанерной полуфигуры, лежали на штурвале, под которым вдоль всей плоской крыши над вестибюлем театра располагались большие объемные буквы, образующие три многозначащих слова:

РУЛЕВОЙ СТРАНЫ СОВЕТОВ.

И вот эта зима завалила съехавшей с крыши глыбой целых две объемные буквы, и выбор этих исключенных из общего смысла букв говорил о наличии злого умысла. Судите сами — под снегом пропала буква «р» в первом слове и буква «т» во втором. Получилось черт знает что!..

Вы, наверно, пожмете плечами?.. Но я, по долгу своего рассказа, живу в том Времени, и по мне пробегает озноб.

Бдительный службист уже, наверно, добрался туда, куда следует обращаться в таких случаях.

Да, он добрался.

Уже улицы оцеплены милицией, уже прибыли улыбчивый Саша и какие- то молчаливые люди в штатском. Улыбчивый Саша не улыбается, он растерян и кого-то ждет. Молчаливые люди в штатском, наоборот, стараются разговорить появившихся ротозеев, но загоняют их во дворы и парадные. Уже появились Главный Начальник и Грозный Шендеров, уже слышен мат Главного Начальника. Действительно, эта сраная пожарная команда никак не может выехать из своего тухлого переулка, снег, видите ли, им мешает, не проехать тупицам!

Милые мои трубочисты Чертки! Я все берег вас как добрую память о той встрече в начале зимы прошлого года, когда мы шли с Исааком к Винокуру и снежные вихри заметали землю, а вы, чумазые и веселые, со своими метелками и гирями на веревках, напоминали расшалившихся птиц.

Угораздило же вас оказаться в это время на заваленной снегом Социалистической улице, да еще с лестницей, которую вы тащили от дяди Гирсула к дому его беспомощной тещи. Вы же могли тащить эту лестницу по Чонгарской и тогда не попались бы на глаза всему этому начальству…

Что? Теща вашего дяди Гирсула жила на Социалистической? Я знаю эту тещу вашего дяди Гирсула, ее звали Доба, и у нее действительно текла крыша, когда наваливалось много снега, и всегда дымила печка, и вы давно обещали дяде Гирсулу помочь его теще Добе, но она ведь жила недалеко от Дома отдыха, почти у самой реки, и вы могли добраться до нее по Чонгарской.

Что? Вы хотели пройти ближе? Но это ведь можно было сделать завтра или вчера, но не сегодня, ведь сегодня суббота…

Что? Вы знаете, что сегодня суббота и вчера ваша мама, Рахиль Моисеевна, которая работает в загсе и будет работать там до тех пор, пока не запишет вас, веселых балбесов, с вашими девушками, ваша добрая мама, которая хочет вам только добра и немножко верит в Бога и поэтому соблюдает субботу, вчера истопила печь, чтобы приготовить цолунд — еду на субботу, и вас ждут «эсикфлэйс» и «кугул», и даже струдель к чаю, потому что вечером зайдут, наверное, Малка с Голдой, и мама надеется, что уже скоро, наконец, вы запишетесь.

Что? Ваша мама сделала все, как положено, она вовремя в пятницу обложила заслон в печке мокрыми тряпками, чтобы не выходил зря горячий дух, чтобы грели березовые угли еду на субботу. Она даже вчера вечером зажгла свечи и помолилась над ними, и вы хорошо знаете, что сегодня суббота, но вы обещали дяде Гирсулу сбросить снег с дырявой крыши его тещи и сделать так, чтобы перестала дымить ее печка. Но, может быть, это можно сделать без ваших круглых гирь? Зачем вы их взяли с собой?

Что? Они нужны в вашей работе? Но здесь будет совсем другая работа. Выбросьте ваши гири, — может, все обойдется…

Они не слышат меня и идут к городскому театру, над которым возвышается Великий Кормчий.

Они несут свою длинную лестницу, которую несли к теще дяди Гирсула, и вдруг повернули сюда. Попробуй не поверни… Ведь сам Главный Начальник приказал подключить этих кстати подвернувшихся молодцов с лестницей к ликвидации последствий снегопада. Лестница оказалась короткой. Но Шендеров приказал своим людям высадить дверь в вестибюле и вытащить из театра пару столов.

…Теперь высоты было достаточно, и Чертки оказались на крыше. Полетели вниз зловредные глыбы снега, выглянули пропавшие объемные буквы, и многозначащие слова снова обрели свой глубокий политический смысл.

Хуже было с дурацкой снежной шапкой на голове Великого Вождя. Находясь на значительной или, как должно сказать в этом случае, недосягаемой высоте, она прочно улеглась на вершине деревянного каркаса, нахлобучившись до самых бровей Кормчего.

С недосягаемой высотой, подавив в себе возвышенные чувства, быстро справились люди Шендерова. Они выломали в зрительном зале какой-то карниз и, прикрепив к нему попавшуюся под руки швабру, передали это орудие наверх Черткам и, оставшись внизу и в стороне от сомнительных действий, наблюдали за оцепленными милицией улицами и ходом событий.

Чертки по очереди пытались зацепить шваброй край нахлобученной глыбы. Наконец им это удалось. Но глыба, съехав одной стороной набок и опустив вниз свой неотвалившийся край, напоминала расхлестанную, с одним опущенным ухом, шапку-ушанку бобруйских дровосеков.

И это, конечно, увидели все возбужденные и раздосадованные ответственные люди, которых по особым документам пропустила милиция для участия в ликвидации случившегося безобразия. Они топтались в снежных сугробах, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Главный Начальник уже свирепел. Его возмущало дурацкое и безвольное ковыряние краем швабры по нависшему снегу. И когда в очередной раз привязанная к карнизу швабра, скользнув по снегу, не зацепила его, Главный Начальник прорычал:

— Эй, лабухи! Трахните по нему как следует, и он сам свалится!

…Вам не приходилось видеть, как бледнеют Начальники? Я тоже не видел, но известно, что Главный Начальник побледнел.