Виктор Ерофеев - Мужчины

Еще до выступления Черчилля в Фултоне, Сталин, по словам отца, «делал ставку на третью мировую войну. Он мыслил мировыми категориями. В отличие от Гитлера, Сталин думал и о победе над США. Он все хотел. Он был последовательно направлен на всемирную революцию, на установление господства во всем мире».

— Я тоже допускал в перспективе возможность мировой революции, — добавил отец.

— Значит, мы развязали холодную войну? — спросил я, ловя себя на мимикрическом употреблении «мы» вместо обычного для меня либерально-интеллигентского, обращенного к советской власти «они». Отец не спеша кивнул головой.

— Ты любил Сталина?

На мой вопрос отец отвечал по-разному в разные годы. Сначала утвердительно, затем все более и более затруднительно. Но он никогда не отвечал отрицательно. Он видел в Сталине «магнетическую» личность мирового масштаба:

— Когда я увидел его первый раз, я опешил. Землянисто-смуглое, несвежее лицо было в оспинах. Левая рука висела без движения. Он поднимал ее другой рукой, закладывал в карман. Но, даже сидя спиной к двери, я чувствовал, когда Сталин входил в кабинет. Он заполнял пространство, выдавливая из него все остальное.

Я напомнил ему слова Хрущева о том, что Сталин руководил войной по глобусу. Отец рассмеялся. Он принимал участие в беседе Сталина с тремя западными послами в разгар берлинского кризиса в начале августа 1948 года. Мир, как пишут в газетах, был на грани войны. Сталин держался спокойно, курил свои любимые папиросы «Герцеговина флор», не затягиваясь, отчего папиросы часто гасли. Бумаг перед собой Сталин не держал, заметок не делал. Разговор шел о праве союзных держав иметь свои войска в Берлине. Американский посол Беделл Смит как генерал и бывший начальник штаба у Эйзенхауэра строил свою аргументацию на военных доводах. Советский Союз, доказывал он, создавая трудности для западных держав в Берлине, нарушает союзнический договор. По словам генерала, командование США не возражало в свое время против того, чтобы советские войска первыми заняли Берлин.

— Вы не могли тогда вступить раньше нас в Берлин, не успевали, — возразил Сталин.

Отец видел, как Сталин восстанавливает по памяти ход берлинской операции день за днем. В то время, как части Первого Белорусского фронта, которым командовал маршал Жуков, и Первого Украинского фронта маршала Конева укрепились на позициях в 60–80 км от Берлина, американскую армию генерала Паттона отделяли от города с запада 320–350 км. Прорвав мощную оборону противника на Зееловских высотах, Красная Армия на пятый день операции приступила к штурму Берлина, и уже на следующее утро завязались уличные бои. Уши американского посла горели.

— Таковы факты, — заключил Сталин. — Если вы мне не верите, пойдемте в наш архив, я покажу вам генштабовские карты того времени.

— Нет, — смущенно ответил американский посол. — Я вам верю, господин генералиссимус. Спасибо.

Поджарый Беделл Смит был побежден. Сталин развивал победу. Теперь он выступал как последовательный защитник целостной Германии.

— Посты вокруг Берлина мы снимем. Это технический вопрос. Но вы снимите вопрос о расколе Германии.

Послы (с усмешкой заметил мне отец) вежливо, но изо всех сил упирались.

— Нейтрализация Германии, — не выдержал я, — означала бы для Запада полную катастрофу!

Моя агрессивность его насторожила. Я прикусил язык.

— Ну, это да, — согласился отец. — Но все же Сталин ошибся.

— В чем?

— Сталин ставил на Де Голля, поддерживая идею величия Франции. Он знал, что Де Голль терпеть не может американцев. Но надо было идти на более тесный союз с Францией. Де Голль хотел Рейнскую область. «Если бы Франция ее получила, Аденауэр стал бы моим заклятым врагом», — сказал мне Де Голль позже в Париже. Жаль, что Сталин не разыграл деголлевскую карту! Это бы внесло сильное замешательство в ряды «западников»!

Суперсталинская критика Сталина, с расчетом на то, что апокалипсический, смертельно раненный зверь капитализма отползет на Британские острова, показалась мне тем более парадоксальной, что отец в 1990-е годы, в отличие от многих других ветеранов советской дипслужбы, сделал в отношении России свой антикоммунистический выбор.

— Но Де Голль все равно высоко ценил Сталина. Когда речь однажды, в связи с его мемуарами, зашла о сталинских репрессиях, он сказал нам с послом Виноградовым на личной аудиенции: маленький человек делает маленькие ошибки, а большой — большие.

Возникла яркая галлюцинация отцовского разорванного зрения.

— Почему именно Молотова на Западе называли «мистер нет»? — отмахнулся я от нее.

— Часть большой игры, — улыбнулся отец. — Распределение ролей. Молотов как bad guy вел переговоры с «западниками» планомерно к срыву, тем самым максимально разведывая сущность их позиции. Роль «мистера нет» как нельзя лучше подходила к его характеру. Он был начисто лишен чувства юмора. Но затем появлялся good guy Сталин, начинались улыбки.

Молотов, по словам отца, был сухим, докучным, хотя и образованным человеком. Во всяком случае, он был, видимо, единственным членом Политбюро после смерти Жданова, который мог твердо сказать, что Бальзак никогда не писал роман под названием «Госпожа Бовари». Он любил долгие прогулки на природе, катался на коньках, пил нарзан с лимоном и обожал гречневую кашу. Однажды он озадачил отца.

— Что вы знаете о пользе гречневой каши? Узнайте и доложите!

Идея долголетия, как это нередко случалось у коммунистов, была для него заменой бессмертия. В частном порядке Молотов проявлял интерес не только к гречневой каше. В 1947 году в СССР прошла денежная реформа. Спустя полтора года, как-то ночью, Молотов спросил отца:

— У вас нет случайно при себе денег? Премьер-министр с интересом рассматривал денежные знаки своей страны.

— Хорошие деньги, — одобрил он.

По многолетним наблюдениям отца, Сталин считался только с Молотовым. Остальные были исполнителями. Они вдвоем правили Советским Союзом. К ним наверх стекались, по их же требованию, все вопросы предельно централизованного государства, от глобальных до пошива дамских кофточек. На заседаниях Политбюро Сталин демократично опрашивал всех, а затем все единодушно голосовали за предложение Сталина. Роль института помощников, готовивших для доклада свои рапортички , объединявшие 12–15 документов с пометами: 1А (самые срочные), 1 (срочные) и «прочие», — трудно было переоценить. У помощников «большой хозяин» Сталин и просто «хозяин» Молотов поощряли инициативу и даже некоторое свободомыслие (которое я всегда ценил в отце; оно выгодно отличало его от мидовских бюрократов); начальство допускало споры с собой, до принятия решения. Так, во всяком случае, обстояло дело с американским планом Маршалла, когда Молотов, спровоцированный своим аппаратом, согласился было его в принципе обсудить, но тут Сталин резко одернул соратника В 1949 году жену Молотова, Полину Семеновну Жемчужину, арестовали. В аппарате были осведомлены о коротком разговоре вождей.