Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Гейтли смотрит на собственный дешевые цифровые, все еще свесив голову с подлокотника.

– На моих 08:32:14, 15, 16, Рэнди.

– Спасиб, ДэГэ.

И ну а теперь такой же раздутый прищуренный взгляд у Дэя.

– Мы это уже обсуждали, друг. Амиго. Приятель. Ты вечно выкидываешь эту штуку. И вновь я повторю: у меня нет цифровых часов. Это хорошие антикварные часы. Со стрелками. Память о былых деньках. Не цифровые. Не цезиевые атомные. Без цифр, со стрелками. Видишь, у Спиро Агню две ручки: они показывают, они предполагают. Это не чертов секундомер для жизни. Ленц, купи часы. Верно я говорю? Почему бы тебе не купить часы, Ленц? Я лично знаю троих людей, кто предлагал приобрести для тебя часы, и ты можешь возместить им затраты в любой момент, когда будет угодно высунуться из дома и окунуться в чудесный мир работы. Купи часы. Обзаведись часами. Хорошими, цифровыми, большими часами, в пять раз больше запястья, будешь носить их на руке, как сокольничий, а они будут рассчитывать тебе время с точностью до пи.

– Тише едешь, дальше будешь, – нараспев произносит Шарлотта Трит, не отрываясь от иголки и пялец.

Дэй оглядывается на нее:

– Я уверен, что не обращался к тебе ни в каком виде.

Ленц пялится на него.

– Если батон на меня крошишь, братиша, – он качает большой блестящей головой, – большая ошибка.

– О-о, меня даже пробирает дрожь. Едва могу спокойно поднести руку к глазам, чтобы рассмотреть время на часах.

– Большая, большая, большая, охренительно большая ошибка.

– Ну-ка, ну-ка, и на земле мир, и в человеках благоволение, – говорит Гейтли, снова на спине, улыбаясь мышастому потрескавшемуся потолку. Это он перднул.

C Лонг-Айленда они, как говорится, вернулись со щитами, а не на щитах. Джон Уэйн и Хэл Инканденца проиграли в одиночных всего пять геймов на двоих. Парные игры команд А напоминали живопись в технике разбрызгивания. Б, особенно дамы, превзошли себя. Всему тренерскому составу и игрокам ПВТА пришлось петь хором очень глупую песенку. Койл и Трельч не выиграли, и Тедди Шахт, как ни удивительно, проиграл своему коренастому мастеру спинов во всех трех сетах, несмотря на то, что в критические моменты противника подводили нервы. Тот факт, что Шахт вовсе не расстроился, был отмечен тренерами. Зато Шахт и подозрительно энергичный Джим Трельч крупно отыгрались 2-ми в парных 18-А. Микрофон Трельча таинственным образом пропал из сумки с экипировкой во время душа после парных, к великой радости окружающих. Когда Пемулис проиграл первый сет на тайбрейке, во втором сете костлявый, напористый, игравший с двух рук с обеих сторон оппонент Пемулиса впал в странную летаргию, а затем потерял ориентацию в пространстве. Парень затягивал игру несколько минут, заявляя, что мячики слишком красивые, чтобы по ним бить, и тренеры ПВТА под локотки увели его с корта, а Пемстера поздравили с ПТП – это на арго в теннисных юниорских кругах означает «победу по техническим причинам». Тот факт, что Пемулис не расхаживал грудь колесом, хвастаясь победой перед каждый встречной эташницей, был отмечен только Хэлом и Т. Аксфордом. У Шахта слишком болело колено, отмечать он ничего не мог, и Штитт велел тренеру Барри Лоучу вколоть ему в раздутое фиолетовое колено что-то такое, от чего у Шахта аж глаза закатились.

Затем, во время послеигровых танцев, проигравший оппонент Пемулиса ел со стола закуски без столовых приборов, а в какой-то момент и без рук исполнил танец диско, хотя музыки не было, и, наконец, если верить очевидцам, сообщил жене директора ПВТА, что всегда хотел вздрючить ее сзади. Пемулис долго насвистывал и невинно пялился в наборный потолок.

В автобусе для команд 18-летних было тепло, а над сиденьями имелись маленькие форсунки света, которые можно включить и делать домашку или выключить и спать. Трельч, со зловеще нистагмическим левым глазом, делал вид, что пересказывает лучшие моменты матчей дня для своей аудитории, искренне говоря прямо в кулак. Стокхаузен из команды В прикидывался, что поет оперу. Хэл и Шпала Пол Шоу читали учебники по подготовке к SAT. Добрую четверть автобуса занимали неизбежные в ЭТА исчерченные желтым маркером «Флатландии» Э. Э. Эббота для Флоттмана, Чаваф или Торпа. Мимо проплывала растянутая темнота с отдельными силуэтами и долгими рядами – у съездов – высоких шоссейных фонарей, бросающих конусы грязного натриевого света. При виде жутких натриевых ламп Марио Инканденца радовался, что сам он находится в конусе белого света в салоне. Марио сидел рядом с К. Д. Койлом – который иногда казался умственно отсталым, особенно после тяжелого поражения, – и они двести километров, а то и больше, играли в камень-ножницы-бумагу, не говоря ни слова, поглощенные разгадкой паттернов в ритмах выбора фигур друг друга, пока оба не пришли к выводу, что их нет. Два или три старшеклассника с «Литры о дисциплине» Леви-Ричардсон-О'Бирн-Чаваф сгрудились над «Обломовым» Гончарова с самым несчастным видом. Чарльз Тэвис сидел позади с Джоном Уэйном, лучился радостью и без остановки что-то шептал Уэйну, пока канадец смотрел в окно. Делинт был во втором автобусе с 16-летними; показательно порол Стайса и Корнспана за парные, которые они как будто сдали без боя. Штитт в автобусе отсутствовал; он каждый раз находил свой личный таинственный маршрут, а затем всегда появлялся на утренних тренировках с Делинтом и разбором полетов всего, что пошло не так вчера. Когда они где-нибудь побеждали, он был особенно резок, назойлив и недоброжелателен. Шахта кренило на левый борт, он не отвечал, даже когда перед лицом махали руками, Аксфорд и Сбит начали приставать к Барри Лоучу, что у них, мол, колени тоже что-то не фонтан. Багажная полка над головами ощетинилась ручками и струнами без чехлов, по салону раздавали и щедро применяли мази и настой бензоина, так что теплый воздух стал насыщенно пряным. Все устали, но усталость была приятная.

Ощущение товарищества на пути домой омрачило только то, что ктото сзади раздавал памфлет с готическим шрифтом, предлагающий все доисторическое английское царство тому, кто оторвет Кита Фрира от Бернадетт Лонгли. Фрира обнаружила проректор Мэри Эстер Тод, когда тот более-менее иксил несчастную Бернадетт Лонгли под одеялом «Адидас» на самом заднем сиденье автобуса по дороге на Первенство в Провиденсе на грунте Восточного побережья в сентябре, и сцена вышла некрасивая, потому что нагло попирались краеугольные правила лицензирования академии, причем под самым носом персонала. Когда начали раздавать памфлет, Кит Фрир крепко спал, но Бернадетт Лонгли – нет, и стоило памфлету достигнуть передней половины, где с сентября приходилось сидеть девушкам, как она спрятала лицо в ладонях и покраснела до самой изящной шейки, а ее партнерша по парным 92дошла до самого конца салона, где сидели Джим Сбит и Майкл Пемулис, и в недвусмысленных выражениях дала понять, что кое-кто в автобусе настолько инфантильный, что это даже грустно.