Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Гейтли обнаружил, что в «Авентуре» можно курить без последствий, если открыть пассажирское окно и нигде не просыпать пепел. Хлещущий в окна ветер брутален. Курит Гейтли ментоловые. Переключился на четвертом месяце трезвости потому, что не выносил их и единственные, кто их курил на его памяти, – ниггеры, и он решил, что если перейдет на одни ментоловые, то вернее бросит курить. А теперь он не может курить ничего, кроме ментоловых, которые, как говорит Кельвин В., даже еще вреднее, потому что у них в фильтрах какая-то асбестовая херня и все такое. Но Гейтли два месяца прожил в подвальной комнатке сотрудника с проживанием у аудиотаксофона и аппаратов с водой, прежде чем пришел санинспектор, проинспектировал и сказал, что все большие трубы в потолке комнаты утеплены древним асбестом, который крошится и асбестизирует комнату, и Гейтли пришлось вынести все свое барахло и мебель в просторный подвал, а внутрь зашли мужики в белой химзе с кислородными баками, ободрали все трубы и прошлись по комнате с чем-то, что по запаху напоминало огнемет. Потом в заваренном баке с черепом отвезли осколки асбеста в ЭВД. Так что Гейтли пришел к выводу, что на данный момент, наверное, ментоловые сигареты – наименьшая из его проблем для легких.

С Содружки на Сторроу 500 202выехать можно под Кенмором по длинной двухполосной посеченной тенями эстакад дороге, которая прорезает Фенс. По сути, Сторроу 500 – городской экспресс-маршрут, который пролегает вдоль ярко-синей Чак до самого Кембриджа. Чарльз ослепительна даже под угрюмыми грохочущими небесами. Гейтли решил купить новичкам шнягу для омлета в «Хлебе & Зрелищах» на площади Инмана, Кембридж. Это и задержку объяснит, и станет тонким невербальным намеком относительно уникальных диетических запросов. «Хлеб & Зрелища» – социально гиперответственный магазин с завышенными ценами, вечно полный веганов из Кембриджских Зеленых, и тут все типа микробиотическое, выращенное исключительно на органическом навозе лам и т. д. Низкое водительское сиденье «Авентуры» и широкая лобовуха открывают, пожалуй, бо'льший вид на небо, чем требуется обычному здравомыслящему человеку. Оно низкое, серое, обмякшее и как будто свисает. Есть в нем что-то мешковатое. Невозможно понять, то ли падает снег, то ли это ветер носит то, что уже выпало. Чтобы попасть на площадь Инмана, сворачиваешь через три полосы со Сторроу 500 по Съезду Смерти на Проспект-стрит, а там слаломом между ямами двигаешься направо, на север, потом по Проспект через Центральную площадь и дальше прямо на север, через этнические районы, почти до самого Сомервилля.

Площадь Инмана – тоже место, куда Гейтли теперь ходит редко, потому что это в кембрижском Маленьком Лиссабоне, населенном португальцами, а значит, и бразильцами в старомодных клешах и костюмах с яркими воротниками из 70-х, которые они так и не смогли забыть, а где дискоизированные бразильцы – там и кокаин, и наркотики. Бразильцы в этом районе – очередной уважительный и рациональный довод ехать с превышением, для Гейтли. Плюс Гейтли ура-патриот, а северная мешанина Центральной площади и забитая Проспект-стрит – поездочка через чужеземные края без единого копа на виду: билборды на испанском, гипсовые мадонны в огороженных дворах, сложно плетенные виноградные беседки, которые сейчас захватили и захватали сети голых древесных лоз в палец толщиной; рекламы лотерейных билетов на каком-то недоиспанском, все дома – серые, еще больше ярких пластмассовых мадонн в монашеских прикидах на облезших передних крылечках, лавки и бодеги, тачки с низкой посадкой, припаркованные в три ряда, и свешенная с балкона второго этажа сцена поклонения волхвов в полном составе, бельевые веревки между зданиями, теснящиеся серые дома в длинных рядах с крошечными засыпанными игрушками двориками, и при этом высокие, дома, словно вытянулись от того, что их сдавили с боков. Между испанскими трехэтажками-близнецами тут и там влеплены пара канадских и принадлежащих канашкам магазинчиков, которые здесь кажутся угнетенными, одинокими и т. д. Вся улица – помойка с колдобинами. Бесполезные ливнестоки. Толстозадые телки с ногами, втиснутыми, как сардельки, в дудочки, и всегда в сумерках по трое, с волосами странного светло-каштанового цвета, в который обычно красятся португалки. Вывеска на лавке, которая на старом добром английском радует: «Забиваем куру ежедневно». Дорогой бар пабного типа «Джаз у Райла», мужики в твидовых кепках с торчащими под разными углами вересковыми трубками во рту, беседующие дни напролет за пинтой теплого стаута. Гейтли всегда казалось, что темное пиво на вкус как пробка. Интригующее одноэтажное здание медицинского вида с этаким тимпаном над дверью из тонированного стекла с табличкой, гласящей «Полное уничтожение конфиденциальных материалов», куда Гейтли всегда хотелось заглянуть, чем же таким там занимаются. Маленькие португальские рыночки с такой едой на лотках, что даже непонятно, какой вид животных это был при жизни. Как-то раз в португальской забегаловке на восточном конце площади Инмана кокаиновая шлюха убеждала Гейтли попробовать нечто с щупальцами. Он обошелся бутербродом. Теперь Гейтли просто проносится через Инмана, не глядя, направляясь к «Х & З» на приличной северо-западной стороне, что ближе к Гарварду, – все светофоры вдруг зелены и приветливы, в десятицилиндровом кильватере «Авентуры» всплескивается поземка из брошенных флаеров, целлофановых пакетиков, пачек из-под снеков, шелухи шприцов, бычков без фильтра, в общем мути, и расплющенного стаканчика «Миллениал Физзи», как из киоска, и она крутится в выхлопах, поземка, движется за ним, пока последний жемчужный краешек солнца за мешковатыми тучами проглатывают несметные Санкта-сан-чего-то-там и потом флероны белых протестантских церквей дальше к западу, ближе к Гарварду, стойкая в своем кружении даже на 60 км/ч благодаря сильному западному ветру, пока солнце не заходит и каньон Проспект-стрит, фонари на которой не работают по тем же муниципальным причинам, по которым она в таком заброшенном состоянии, не заполняет тихо сине-черная тень; кое-что из мусора, поднятого и вскруженного Гейтли, плотный расплющенный стаканчик «МФ», подхваченный в падении случайным порывом, вращаясь, пойман под каким-то аэродиновым углом и, кружась, летит в витрину некоего «Антитуа Интертеймент» 203на восточной стороне улицы, и врезается – с громким щелчком вощеного донышка – врезается в стекло запертой двери магазина со звуком, больше всего на свете напоминающим стук костяшками, так что через минуту из тусклого света задней комнаты появляется дюжая, бородатая, основательно канадская фигура в неизбежной канадской фланелевой рубашке в клетку, и вытирает рот сперва одним рукавом, потом другим, и открывает дверь с громким скрипом петель, и озирается, пытаясь понять, кто стучал, с далеким от приветливого видом из-за того, что ее потревожили, как выдают рукава, за ужином с иностранными блюдами, а также, вдобавок к раздраженному выражению, с нервным и эмоционально бледным видом, который могут объяснить «Х» мелкокалиберных патронташей на клетчатой груди и довольно абсурдно большой револьвер 44-го калибра, заткнутый за пояс и растягивающий джинсы. Равно дюжий партнер и брат Люсьена Антитуа Бертран – на данный момент все еще в задней комнате, где они ночуют на койках с серьезным арсеналом под ними, слушают радио CQBC, строят козни, курят убийственную американскую гидропонику, режут стекло, шьют флаги и готовят на «Стерно» [145] Топливо в консервных банках. в дорогой туристической посуде из «Л. Л. Бин», едят там Habitant soupe aux pois, бутерброды с мелассой из «Хлеба & Зрелищ» и какие-то вытянутые синеватые котлеты из мяса, которое здравомыслящий американец даже не захочет рискнуть опознать, – Бертран всевечно хохочет на квебекском и говорит Люсьену, что с радостным нетерпением ожидает дня, когда Люсьен забудет проверить предохранитель кольта, прежде чем сунуть его за джинсы и пойти бродить по лавке в подбитых гвоздями башмаках, от которых позвякивает и подпрыгивает каждый товар из отражающего и дутого стекла. Неавтоматический револьвер, он сувенир сотрудничества. Раз-два работавшие в сотрудничестве с сепаратистской/антионанской FLQ, они в целом представляют из себя не самую устрашающую ячейку инсургентов, Антитуа, более-менее одиночки, самодостаточные, мономитотическая ячейка, эксцентричная и практически некомпетентная, нежно оберегаемая их покойным региональным патроном мсье Гийомом Дюплесси с полуострова Гаспе, отвергнутая FLQ после убийства Дюплесси и поднятая на смех другими, более зловещими антионанскими ячейками. Главный – Бертран Антитуа, мозг группы, просто по умолчанию, ведь Люсьен Антитуа – один из очень немногих уроженцев Notre Rai Pays, не знающий французского, так и не выучил, и потому обладает очень ограниченным правом вето, даже когда речь заходит о таких легкомысленных планах Бертрана, как повесить флаг с флер-де-лисом и рукояткой меча вместо стебля на нос памятника американовому герою Гражданинской войны на Бойлстон-ст., пусть его на следующее же утро срежут скучающие онанские жандармы – chiens-courants [146] Легавые (фр.). , или приклеить открытки с оплаченным наложенным платежом партии ЧПСША Sans-Christe Джентла к кирпичам, или украсить половички с астротерфным образом Sans-Christe Джентла и безвозмездно распространять их через инсургентскую сеть по хозяйственным магазинам, – ребяческие и в общем скорее жалкие жесты, которые мсье Дюплесси предотвращал бы с добрым смехом, дружелюбно похлопывая по шар-бабе плеча Бертрана. Но мсье Дюплесси стал мучеником – погиб, и лишь ОНАН может быть настолько тупым, чтобы верить, будто Командование настолько тупое, чтобы верить, типа это был несчастный случай с заложенным носом во время ограбления. И Бертран Антитуа, впервые после смерти Дюплесси и отвода FLQ предоставленный самому себе с тех пор, как братья забили свое вседорожное транспортное средство качественными экзотичными стеклянными товарами ван Баскирка из Монреаля и оборудованием для стеклодувов, метлой, оружием, туристической посудой, смешными открытками, мылом-приколом с черной пеной, старыми нелепыми никому не интересными картриджами 3-й Сетки «ИнтерЛейса», наручными шокерами и неработающими, но популярными рентгеновскими очками и отправились по остаткам Provincial Autoroute 55 / шоссе США 91 в защитном одеянии, которое они сбросили и закопали к югу от онанского КПП в Беллоус Фоллс, Вермонт, у Выпуклости, засланные как примитивный двуклеточный организм создать респектабельное прикрытие, содействовать другим ячейкам и инсургировать и терроризировать жалкими и никчемными антиэкспериалистскими способами, – теперь Бертран проявил во всей красоте ранее держимый Дюплесси в узде дар на бестолковую трату времени, включая выход на рынок вредных препаратов, чтобы сломить дух молодежи Новой Новой Англии – как будто бы американовая молодежь и без того не более чем бездуховная, по молчаливому мнению Люсьена. Бертрану даже хватило легковерия при общении с морщинистым длинноволосым человеком многих почтенных лет в пиджаке Неру, украшенном узором пейсли, равно немалых лет и непонятной кепке с вышитым скелетом, играющим на скрипке, спереди, а также в самых глупообразных видом маленьких круглых проволочных очках с розоватыми линзами, а также постоянно образовывавшим пальцами руки букву «V», направляя сию букву «V» в огород Бертрана и Люсьена, – Бертран считал жест скрытым подтверждением солидарности с патриотической Борьбой и означал «Victoire», но Люсьен подозревал американовую вульгарность, издевательски адресуемую человекам, которые не поймут элемент оскорбления, прямо как в оказии с садистским учителем Люсьена в ecole-speciale [147] Спецшкола (фр.). Сент-Анн-де-Мона, который во Второй форме [148] Уровень обучения, примерно равный 7–8-м классам. многие недели учил Люсьена говорить «Va chier, putain!», что по его (учителя) заверениям означало «Смотри, maman, я научился говорить по-французски и, следовательно, могу наконец выразить свои любовь и преданность тебе», – Бертрану хватило простоты согласиться на бартер с этим человеком, в ходе которого за старинную голубую лава-лампу и аптекарское зеркало лавандового оттенка они обретали восемнадцать древних пастилок, заурядных видом, которые, по заверениям длинноволосого почтенного человека на исковерканном французском с западно-швейцарским акцентом, являли собой 650 мг trop formidable [149] Невероятно сильнодействующий (фр.). вредного препарата, более недоступного рынком и гарантировавшего окунуть их в опыт, по сравнению с которым самый дикий психоделический трип будет денечком на массажных столах курорта с горячими источниками в Базеле, а также вдобавок к тому мусорный пакет для кухонной урны, полнящийся древними замшелыми картриджами «Только для чтения», sans каких-либо надписей, которые видом хранились на задах двора этого человека, а потом угодили в газовую сушилку одежды, словно бы у Люсьена и без того не было более чем много замшелых картриджей, которые Бертран добывал на помойках «Интер-Лейса» или получал из-за глупости на бартерах и приносил в лавку на обязанность Люсьена просматривать, надписывать и организовывать для продажи, и которые никто не покупал, за исключением случайного картриджа на португальском языке, или же порнографического содержанием. И престарелый человек откланялся и ушлепал в кепке и сандалиях при лампе и аптекарском зеркале, к которым Люсьен был лично очень привязан, в особенности к лавандовому зеркалу, показав напоследок скрытую вульгарность «V» и, рассыпаясь в улыбках, рекомендовал братьям надписать свое имя и адрес на ладони рук устойчивыми к поту чернилами, прежде чем принять так называемые tu-sais-quoi [150] Сами знаете что (фр). , если они сами решат употребить пастилки внутрь.