Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Передняя дверь громко скрипит петлей, и Люсьен возвращает ее на место и задвигает защелку до упора: скрип. Наивысшая петля скрипит вне зависимости от смазки, всякий раз после того, как лавка сводит Люсьена с ума, запыляясь, когда дверь открывается всей уличной грязи, и от пыли переулка с большой суммой помоек за задней комнатой, железную служебную дверь которой Бертран наотрез отказывается не открывать, чтобы харкнуть. Однако скрип замещает собой колокольчик над дверью. Стук по закрытой двери – очевидно, снова незабавные потехи большезадых бразильских ребенков. Люсьен не поднимает жалюзи, однако хватает крепкую верную кустарную метлу, коей каждый день метет полы, и стоит, в нервах жуя ноготь большого пальца, выглядывая. Люсьену Антитуа прельстиво стоять у стеклянного окна двери и пустым взглядом зреть легкий снежок пыли, яркий на фоне темно-синих сумерек, поедающих американовую улицу. Дверь продолжает слабый скрип, даже по закрывании защелки до упора. Так он может счастливо стоять часы напролет, облокотясь на прочную метлу, каковую вырезал из сломавшейся под снежным сугробом ветви в детстве во время ужасных метелей на Гаспе в Квебеке 1993 года н. э., на каковую также насадил веник и у каковой заострил окончание, в роли бытового оружия, еще давно, прежде того, как экспериалистская онанская атака сделала борьбу или самопожертвование хотя бы отдаленно необходимыми, будучи молчаливым мальчиком с великим интересом к оружию и амуниции всяческого вида. Что в совокупности с размером играло на руку дразнилкам. Он мог и стоял так часы напролет, хитросплетенно подсвеченный, прозрачно отраженный, наблюдая чужеродные движение и торговлю. Он обладал редким спинномозговым наметанным глазом на красоту в обыденном, которым природа наделяет тех, кто не имеет личных слов для того, что они видят. «Скрип». Визуальная львиная доля торгового пространства «Антитуа Интертейнент» посвящена стеклу: они расставили изогнутые и плоскостные зеркала под продуманными углами, чтобы каждая часть комнаты отражалась в каждой другой части, и это захватывает под дых, и дезориентирует покупателей, и утихомиривает торги до минимума. В узком коридоре за одним рядом наклонного стекла – их наличие приколов, пустяков, ироничных открыток и также неироничных сентиментальных поздравительных открыток 204. С другого бока – полка за полкой б/у цифровых развлекательных картриджей интерлейсовского, независимого и даже домашнего производства, вне очевидного порядка по той причине, что приобретением занимается Бертран, а инвентаризацией и порядком заведует Люсьен. Тем не менее если он хоть раз отсмотрел картридж, то всегда может опознать его среди других б/у картриджей в наличии и указать на него редкому покупателю заостренным белым концом деревянной кустарной метлы. Некоторые картриджи даже не надписаны, столь они неизвестны или противоправны. Дабы попадать в темп Бертрана, Люсьену приходится смотреть новые обретения по маленькому дешевенькому экрану позади ручной кассы для денег, метя лавку грозной метлой, которую любил, острил, полировал и чистил от пыли с отрочества, и с которой иногда представляет, что беседует, очень тихо, шепча ей «va chier putain» удивительно нежным и добрым голосом для столь большого террориста. У экрана что-то не так с разрешением и оттого зыбь, от которой все исполнители картриджа на левой половине словно бы больны синдромом Туретта. Порнографические картриджи Люсьен полагает несуразными и просматривает их на промотке, чтобы покончить как можно скорее. В общем, он знает наперечет все цвета и визуальные сюжеты обретений, кроме самых последних, но некоторые досель не надписаны. Он еще не смотрел и не поместил на полки многое из великого ассортимента, который Бертран приволок домой из вседорожного транспортного средства в зябком дожде субботы – несколько старых картриджей с кино и физическими упражнениями, которые аутлет «ТелИнтертейнмент» в Бэк-Бэй изверг как устаревшие. Также имелись один или два картриджа, которые Бертран, по его словам, нашел буквально на улице в центре города, рядом с драпированным флагом памятником Шоу, у рекламных картонных фигур без присмотра, те по глупости содержали незакрепленные картриджи, какие всяк мог открепить и уволочь домой в дожде. Картриджи из фигур он просмотрел незамедлительно, ибо, хотя на них не было ярлыков, не считая коммерческого слогана выступающими буковками «Il ne faut plus qu'on pursuive le bonheur» [151] «Можно больше не стремиться за счастьем» (фр.). ,– что для Люсьена Антитуа значило ровно ничего, – каждый также был штампован кругом и дугой, напоминающими бестелесную улыбку, отчего Люсьен самолично улыбнулся и тут же их зарядил, чтобы к своему разочарованию и раздражению братом Бертраном найти, что они пусты, даже без HD-мороза, в точности каким себя показали и выбартеренные записи грубого почтенного человека, извлеченные из мусорного мешка их склада, безморозно пустые, к вящему удовлетворению отвращения Люсьена 205. За окном двери проезжие фары иллюминируют инвалида в коляске, который мучается в колеях тротуара у португальской бакалеи напротив витрины «Антитуа Интертейнент». Люсьен забывает, что ел хлеб с фешенебельной мелассой и soupe aux pois; он всегда забывает, что ел, лишь только вкус еды покидает рот. Обычно его разум чист и прозрачен, как что угодно в лавке. Он понемногу метет, отрешенно, перед окном, пока отражение его лица покачивается на фоне чернеющей ночи. Легкий снежок почти рикошетит между стенами каньона Проспект-стрит. Веник метлы говорит: «Тишь, тишь». Трескучий звук CQBC приглушен, он слышит, как Бертран звенит сковородками и роняет одну, и Люсьен чистит остроконечной метлой покоцанную португальскую плитку недеревянного пола. Он домохозяин от бога, лучший 125-килограммовый домохозяин, когда-либо носивший бороду и подтяжки из малокалиберной амуниции. Лавка, забитая до акустического потолка и незапыленная, напоминает свалку педантов. Он качает головой и метет, и покачивающиеся столбы отзеркаленного света блестят и танцуют, перед ночью в окне запертой двери. Человек в коляске по-прежнему мучается с колесами, но остается, как ни странно, там же, где был, – перед португальской бакалеей. Подойдя ближе к окну, так, что прозрачный образ его лица заполняет стекло и ему ясно видно улицу, Люсьен видит, что это не тот инвалид не в той коляске, что раньше, но лицо калеки тоже обращено вниз и в странной маске, он тоже мучается у придорожных кривых ям; и что неподалеку от этого инвалида – еще инвалид в коляске, направляющийся сюда; и когда Люсьен Антитуа выворачивает голову и прижимает небритую щеку к стеклу скрипящей двери – хотя как наивысшая петля двери может громко скрипеть, если дверь накрепко заперта, а защелка задвинута до упора с солидным щелчком патрона 44-го калибра, вставленного в камору револьвера? – глядя на юго-восток по Проспект, Люсьен видит разнообразные отблески проезжающих фар на целой длинной колонне отполированных железных флегматично вращаемых колес, вращаемых смуглыми руками в беспалых перчатках для инвалидов. «Скрип». «Скрип». Люсьен уже несколько минут слышал скрип, как он наивно, по-детски, думал, наивысшей петли двери. Эта петля поистине скрипит 206. Но теперь Люсьен слышит целую серию скрипов – медленные и мягкие, но не таящиеся скрипы, скрипы тяжелых колясок на маленькой скорости, неумолимых, спокойных, деловитых и все же страшных, двигающихся с безразличием существ на самой верхушке пищевой цепочки; и теперь, обернувшись, с отдающимся в голове сердцем, Люсьен видит в аккуратно выверенных ракурсах выставленных зеркал спицы света от вращающегося металла на высоте приблизительно талии великана с метлой, прижатой к широкой груди, в комнате с ним великое число человеков в колясках, в лавке, закатывающихся за стеклянные витрины по пояс, полные прикольных безделушек. Обоими тротуарами улицы снаружи выстроились парады колесных инвалидов с пледами, лица их закрыты какими-то большими и заснеженными листьями, и жалюзи португальской бакалеи закрыты, на циркумфлексе бечевки в ее передних дверях висит «ROPAS» [152] Одежда (порт). . Убийцы-колясочники. Люсьен наизусть выучил рисунок профиля коляски с огромным черепом и костями под. Самый худший сценарий; намного хуже, чем онанские жандармы: AFR. Заскулив в метлу, Люсьен извлекает огромный кольт из штанов и обнаруживает, что длина черной нити из секции денима, окружающей его ширинку, завязалась на мушку ствола, и вырывается с пронзительным скрипом порывистой силой извлечения оружия, так что штаны расползаются вдоль ширинки, а сила огромного канадского брюха ширит разрыв переда, и резинка лопается, и джинсы рвутся и немедленно падают к его лодыжкам, копясь вокруг подкованных башмаков, обнажая красные подштанники и вынуждая Люсьена панически отступать к задней комнате неблагородными шаркающими шажочками, целясь украшенным нитками кольтом в каждый фрагмент движения в лавке выше талии, которое обнажают осколки света из зеркал, удирая так быстро, как только позволяли павшие джинсы, в заднюю комнату, чтобы предупредить – не вербально, но лишь выражением демонических глаз, высунутого языка, вздыбившихся связок шеи, корч, оцепенения и выпученных глаз, выражением, какое нацепляет ребенок, играя в Le Monstre, – предупредить Бертрана, что пришли Они – не бостонианские жандармы или онанские chiens в белых формах, но Они, Те Самые, Les Assassins des Fauteuils Rollents, AFR, те, что всегда приходят в сумерки, неумолимо скрипя, и с кем нельзя договориться или сторговаться, кто не знает жалости или пощады, или страха (за исключением, по слухам, страха перед крутыми склонами), и теперь они здесь, по всей лавке, как безликие крысы, хомяки самого дьявола, благодушно скрипят на периферии отражений, по-королевски бесстрастные; и Люсьен, с большой метлой в одной руке и завешанным нитками кольтом в другой, прикрывает свое бегство маленькими шажками гремящим выстрелом, но целится слишком высоко, разбивает наклоненное ростовое плоскостное дверное зеркало, разбрызгивая анодированное стекло и сменяя отражение AFR с пледом на коленях и в пластиковой маске мечехвостым флер-де-лисом на лице зазубренной звездообразной дырой, и в воздухе разливаются блестящие осколки и стеклянная пыль, и невозмутимые скрипы – «скрип-скрип-скрип-скрип», ужасно, – заглушают грохот, звон и панический стук подкованных башмаков, и в парящем стекле, целя оружие за себя, Люсьен едва не падает сквозь занавески, пучеглазый, вздыбившийся и опутанный нитками, чтобы лицом предупредить Бертрана, что выстрел значил AFR и время раскрывать подкоечный арсенал и готовиться к осаде, но лишь ужасается взором, ведь задняя служебная дверь лавки распахнута на песчаном ветру, а Бертран все еще за карточным столом, за которым они ужинают, – ужинали, – с гороховым супом и котлеткой из подозрительного мяса на подносе, сидит, пиратски щурясь пред собой, с железнодорожным костылем в глазу. Костыль, его конец одновременно округл и квадратен, также ржав, и он торчит из глазницы бывшего голубым правого глаза его брата. В сквозистой комнате зада лавки еще шесть или девять AFR, как всегда молчаливых, на неподвижных колесах, фланелевые пледы таят отсутствие ног, также, само себя разумеет, во фланелевых рубахах, в полусинтетических геральдических лилиях-личинах с пылающими transperqant [153] Пронзающими ( фр .). стеблями у подбородка, щелками для глаз и круглыми оральными дырками для слов – все, кроме одного особенного AFR, в непретенциозном пиджаке, галстуке и самой страшной маске – обычном желтом полирезиновом круге с неприлично простой улыбающейся рожицей тонкими черными линиями, который пробно окунает горбушку багета в железную кружку с супом Бертрана и помещает хлеб в приветливую дырку рта элегантно светло-вишневой перчаткой. Люсьен, вылупив глаза на единственного брата всей своей жизни, стоит очень смирно, его лицо по-прежнему невольно монструозно, метла в руках под углом, кольт бессильно повис у бока, а длинная черная ширинковая нитка, которую он выдернул из ширинки, как-то завязалась вокруг большого пальца и свисает на чистый пол между пистолетом и пальцем, его штаны взбучены вокруг красных косматых лодыжек, как вдруг он слышит позади своей спины быстрый умелый скрип и чувствует могучую силу на донышках колен, которая обрушивает его на пол чашками колен, 44-й подпрыгивает, разрядившись в португальскую плитку с узором древа, так что теперь он в позе мольбы на своих красных коленях, обрамленный fauteuils des rollents, крепко сжимает метлу, но уже ближе к привязанному венику; его лицо ныне равной выси с желтой пустой улыбающейся жующей рожицей AFR, между тем как лидер – а все в нем излучает безжалостное и беспощадное повеление – вращает правое колесо, чтобы сменить положение, и тремя бесскриповыми вращениями оказывается ужасной пустой черной улыбкой в сантиметрах от лица Люсьена Антитуа. AFR желает ему «'n soir, 'sieur» [154] Добрый вечер, мсье (фр.). , что ничего не означает Люсьену Антитуа, чей подбородок поджат, а губы дрожат, хотя его глаза неверно было бы назвать кроличьими или перепуганными. Пронзенный и недвижный профиль брата Люсьена видим за левым плечом лидера. В перчатке левой руки того поныне промокашка хлеба в супе.