Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Из-за трогательности подарка, с упаковкой которого карапуз так смешно перестарался, болезненно-бледная и неврастеничная, но души не чающая в ребенке миссис Грин, возлюбленная мамочка Брюса, первым делом на утро Рождества выбирает, конечно же, таксоподобный блестящий цилиндр, когда все рассаживаются у потрескивающего камелька в разных креслах у разных окон с видами на уолтемскую слякоть с мисками рождественских закусок и кружками какао, и кофе с фундуком без кофеина, и с логотипами «Акмэ-^-что-то-там» на стенках в руках смотреть, как все по очереди разворачивают свои подарки. Личико Брюси светится в огоньке камина, пока происходит вскрытие слоев и страт орехов – миссис Грин пару раз приходится прибегнуть к зубам. Наконец последний слой спал и банка веселенькой расцветки предстает глазам. «Мауна Лоа»: самое любимое и декадентское лакомство миссис Грин. Самая калорийная в мире пища после нутряного сала. Такие сладкие орехи, что их правильно писать «г-р-е-х», говорит она. Брюси восторженно скачет на кресле, расплескивая какао и «мишек Гамми», любящий карапуз, который больше радуется не своему подарку, а тому, как его приняли. Мать заламывает руки под впалой грудью. Охи-вздохи наслаждения и протестов. И щелчок ключа на крышке банки.

Но содержимым банки с этикеткой с орешками оказывается свернутая тряпичная змея на выстреливающей пружине. Змея вылетает под крик миссис Г., схватившейся за горло. Мистер Грин закатывается желчным смехом специалиста по розыгрышам, топочет к малышу Брюсу и так хлопает его по спине, что у Брюси изо рта вылетает недоеденный «мишка Гамми» – это тоже визуальное воспоминание, бесконтекстное и жуткое, – который пролетает через всю гостиную и приземляется в огне камина с зеленым пшиком пламени. Парабола тряпичной змеи обрывается в люстре с имитацией под хрусталь, где змея застревает и зависает на дрожащей пружине, пока люстра покачивается и позвякивает, а оглушительный хохот мистера Грина затихает далеко не сразу, даже когда руку мамочки Брюси у лебединой шейки судорожно сводит, и она царапает горло, булькает и валится направо с роковым инфарктом – ее синюшный рот все еще открыт от удивления. Первые пару минут мистер Грин думает, что она их подкалывает, и оценивает актерскую игру по межведомственной Шкале Приколов «Акмэ» 1–8, пока не начинает злиться и говорить, что она затянула прикол, что она напугает малыша Брюси, который сидит под качающимся хрусталем с закрытым ртом и широко раскрытыми глазами.

И до последнего года начальной школы Брюс Грин больше не вымолвил ни слова – к тому времени он уже жил в Винчестере с сестрой покойной матери, достойной, но с таким лицом, как будто только вчера из Пыльного котла, адвентисткой Седьмого дня, которая ни разу не побуждала Брюси заговорить – возможно, из сочувствия и, возможно, сочувствуя жгучей боли, несомненно, терзающей ребенка с непроницаемым взглядом, который не только вручил мамочке роковой рождественский подарок, но еще и наблюдал, как психодуховно угасает после поминок асимметричный папочка-вдовец, наблюдал, как топочет по гостиной мистер Грин каждый вечер после работы и недогретого в микроволновке ужина на двоих, с франкенштейновским башмаком, топочет кругами, медленно царапая лицо и руки, пока не выглядит так, словно не горевал, а только что продрался через ежевичный куст, и бессвязным бормотанием проклиная Бога, себя, «Орешки 'N Змеи „Акмэ"» или как их там, и не трогает роковую змейку на фальшивом хрустале и роковую елку в красной железной подставке, пока гирлянды не перегорели, нитки попкорна не почернели и не затвердели, а горшок с водой в подставке не пересох, так что иголки умерли и буро засыпали остальные неоткрытые рождественские подарки у основания, в одном из которых лежала пачка деревенских стейков кукурузного откорма из Небраски, упаковка которого с мотивом херувимов начинала зловеще разбухать…; и, наконец, еще более жгучей детской боли из-за ареста на глазах у соседей, медиаскандала, обследования на вменяемость и суда на Среднем Западе после того, как было установлено, что построждественский мистер Грин – единственным воодушевляющим признаком того, что рваные лоскутки его разума еще не разошлись по швам окончательно после похорон, было то, что он продолжал преданно ходить каждый день на работу в «Акмэ Инк.», – из чувства мести забил в совершенно случайный набор сигар «Буммо», готовый к отправке на продажу, смертельную взрывчатку на основе тетрила, и в результате абсурдных несчастных случаев лишились голов ветеран иностранных войн, три ротарианца [166] Члены неправительственной организации «Ротари Интернешнл». и 24 шрайнера [167] Члены парамасонского общества Древний арабский орден дворян тайного святилища. юговосточного Огайо, прежде чем АТФ не провело прямую линию от кровавых улик до лаборатории «Буммо» Б. Грина-ст. в Уолтеме; и затем – из-за экстрадиции, ужасно сложного обследования на вменяемость, суда, скандального приговора; и затем апелляций, камеры смертников и смертельной инъекции, когда, пока часы отсчитывали минуты до инъекции, тетя Брюса Грина раздавала слепо отпечатанные копии текстов У. Миллера [168] Один из основателей адвентистов Седьмого дня. толпе перед тюрьмой Огайо, с малышом Брюси с пустым лицом и раскрытыми глазами под ручку, из-за бурлящей толпы СМИ, активистов против смертной казни и выбравшихся на пикник духовных последователей мадам Дефарж, многочисленных футболок на продажу, и краснолицых мужиков в пиджаках и фесках – о, их перекошенные гневом красные лица того же цвета, что и фески, в снующих туда-сюда маленьких машинах – строи моторизированных шрайнеров, рокочущих у врат ИУО строгого режима и кричащих «Гори, детка, гори», или более актуальное «Получи укол, детка, получи укол», пока тетя Грина, с седеющими на глазах волосами с центральным пробором под шляпойтаблеткой и с лицом, скрытым за уже ставшей привычной за три месяца черной вуалью, трепещущей из-под шляпы-таблетки, прижимала голову малыша Брюси к костлявой груди день за днем, пока на его пустом лице не остался отпечаток…Вина, боль, страх и ненависть к себе Грина за годы безрецептурного употребления медикаментов сжались до точки застывания, так что теперь он помнит только, что навязчиво избегает любые продукты или услуги с «'N» в названии, всегда проверяет ладонь человека перед рукопожатием, готов на многокилометровые крюки в обход парадов, где заметны фески в маленьких машинах, и живет с субстратизированным гештальтом увлечения/ужаса перед всем хотя бы отдаленно полинезийским. Видимо, именно из-за далекой и разбавленной мелодии луау, случайным образом отдающейся в лабиринте кварталов оллстонского цемента, Брюс Грин и бредет, как загипнотизированный, с площади Юнион по Содружке на Брайтон и где-то до пересечения Содружки и Брейнерд-роуд, земли ночного клуба «Неисследованная жизнь» с наклоненной мерцающей бутылкой синего неона над входом, пока не замечает, что Ленц уже давно не спрашивает время, что Ленц не поднялся с ним на холм, хотя Грин простоял снаружи переулка на площади Юнион гораздо дольше, чем может понадобиться человеку для разумного облегчения.