Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Доброжелатель? Я вам доброжелатель. Свидетель? Видел все! – и старик сунул дрожащую ладонь прямо под нос Кейт Гомперт, словно хотел, чтобы ее вырвало на руку. Ладонь была лиловой, с пятнами какойто, возможно, гнилой плесени, и с темными ветвящимися бороздами там, где у обычных людей, которые не живут на помойке, розовые линии, и Кейт Гомперт отрешенно изучила ладонь, и заодно выгоревший на солнце билет ГИГАБАКС 299на асфальте под ней. Билет словно нырял в лиловую дымку и снова выныривал. Пешеходы едва удосуживали их взглядом, потом старательно отводили глаза: какая-то нетрезвая бледная девчушка и бомж, который показывает ей что-то в руке. «Был свидетелем свершения всего происшествия», – прокомментировал старик прохожему с сотовым на ремне. Кейт Гомперт не могла собраться с силами и послать старика в жопу. Так здесь, в настоящем городе, и говорят: «Иди в жопу», – с ловким жестом большим пальцем. Не могла даже выдавить «Уходите», хотя от запаха мужчины было еще хуже, в плане тошноты. Казалось чрезвычайно важным, чтобы ее не стошнило. Она чувствовала биение пульса в глазу, которым ударилась о столб. Как будто рвота могла раздражить набухающую сирень в ушибленной части мозга. От одной мысли ее чуть не стошнило прямо на уродливую ладонь, которая никак не стояла на месте. Она пыталась мыслить разумно. Если старик был свидетелем всего события, откуда он взял, что у нее было что положить ему в руку. Рут ван Клив как раз перечисляла самые остроумные клички арестованного отца своего ребенка, когда Кейт Гомперт почувствовала, как по спине ее бьет рука и смыкается на ремешке сумочки. Рут ван Клив вскрикнула, когда между ними, растолкав их, ворвался призрак самой непривлекательной женщины, какую Кейт Гомперт видела в жизни. Ремешок виниловой сумочки Рут ван Клив сдал сразу, но тонкий, зато плотно промакрамированный ремешок Кейт Гомперт схватил ее за плечо и с силой потащил за женственным призраком, когда тот хотел рвануть по Проспект-ст., и из-за качественного хлопкового ремешка французского макраме сумочки от «Филен» красную каргу с силой отбросило назад, и на Кейт Гомперт пахнуло чем-то более затхлым, чем самые затхлые муниципальные коллекторы, а в глаза бросилось что-то вроде пятидневной щетины на лице карги, когда нерастерявшаяся Рут ван Клив ухватилась за красную кожаную куртку на нем/ней/этом, назвав вора «пскудой подкоодной». Кейт Гомперт плелась вперед, стараясь вывернуть руку из петли ремня. Так их троих и проволокло по улице. Призрак резко крутнулся, чтобы стряхнуть Рут ван Клив, и разворот ее/ этого, и потащил прикованную ремнем Кейт Гомперт (которая весила всего ничего) по широкому кругу (тут у нее случился флэшбек к детскому часу «Шарики за ролики» в скейтерском клубе в Уэлсли-Хиллс, из детства), набирая скорость; а затем на нее бросился пестрый от ржавчины столб у обочины, тоже набирая скорость, и раздался звук между «бум» и «блямс», небо и тротуар поменялись местами, и взорвалось лиловое солнце, и вся улица окрасилась в лиловый и закачалась, как церковный колокол; а потом она осталась одна и без сумочки, наблюдая, как остальные удаляются и при этом, кажется, оба пронзительно зовут на помощь.

14 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Вообще недостаток кокаина для назального употребления – в определенный момент после пика эйфории, если не хватило здравомыслия остановиться и наслаждаться пиком и продолжаешь употреблять назально дальше, – он заводит тебя в регионы почти межзвездного холода и назального онемения. Пазухи Рэнди Ленца промерзли насквозь, онемели и забились кристалликами льда. Его ноги как будто кончались на коленях. Он следовал за двумя очень малогабаритными китаянками, волочившими огромные бумажные сумки с покупками на восток по Бишоп-Аллен-Драйв под Центральной. Его сердце билось, как ботинок в подвальной стиральной машине Эннет-Хауса. Очень громко. Китаянки семенили с поразительным темпом, учитывая их размер и размер сумок. Было в районе 22:12:30–40 – бычий глаз посреди былого интервала разрешения Внутренних проблем. Китаянки не столько шли, сколько семенили с какой-то насекомьей торопливостью, и у Ленца сердце заходилось от попыток одновременно успевать и притворяться, что он идет прогулочным шагом, при этом не чувствуя ноздрей и ничего ниже колен. Они свернули на Проспект-ст. в двух-трех кварталах ниже Центральной площади, двигаясь в направлении площади Инмана. Ленц следовал в десяти-тридцати шагах позади, не спуская глаз с плетеных ручек сумок. Китаянки были не выше пожарных гидрантов и перемещались так, будто ног у них было больше среднего, переговариваясь на своем нервном и стрекочущем обезьяньем наречии. Эволюция доказала, что азиатовские языки ближе к приматовским языкам, чем нет. Сперва, на мощеных тротуарах Массачусетс-авеню между Гарвардской и Центральной, Ленцу казалось, что это они следят за ним – в свое время следили за ним частенько, и, как и начитанный Джоффри Д., он слишком хорошо – можете не рассказывать – знал, что самые страшные слежки проводят маловероятные люди, которые идут перед тобой с маленькими зеркальцами в уголках очков или со сложными системами сотовой коммуникации для отчетов Командному центру – или еще вертолеты, да, которые высоко, их вообще не видно, шум их роторов маскируется под стук твоего собственного бьющегося сердца. Но после того как он дважды успешно сбросил с хвоста китаянок – во второй раз так успешно, что пришлось нестись по переулкам и скакать через деревянные заборы, чтобы снова их найти в паре кварталов севернее на Бишоп-Аллен-Драйв, где они семенили и болботали, – он укрепился в убеждении, кто тут за кем следит, так-то. Как бы, у кого полный невидимый контроль над общей ситуацией, так-то. Изгнание из Хауса, которое сперва предстало смертельным поцелуем приговора, оказалось вполне даже, наверное, тем что надо. Он пытался идти по стерне добродетели, и как его вознаградили за мучения? Угрожали и пренебрежительно послали; он весь вложился, и по большей части впечатляюще; а его отправили Прочь, Одного, но теперь он хотя бы мог открыто скрываться. Теперь Р. Ленц выживал только стараниями своих мозгов, в глубокой маскировке, на безлицых улицах Сев. Кембриджа и Сомервиля, никогда не спал, всегда на ходу, скрывался у всех на виду средь бела дня – последнее место, где Они додумаются его искать.

На Ленце теплые флуоресцентно-желтые штаны, слегка блестящее пальто-смокинг с длинными фалдами, сомбреро с деревянными шариками, свисающими с полей, очки на пол-лица с оправой из черепахового панциря, которые автоматически темнели при ярком свете, и глянцевые черные усы, экспроприированные с верхней губы манекена в «Лешмер» в «Кембриджсайде»: этот ансамбль – результат отважного воровства вдоль всей ночной Чарльз, когда он впервые всплыл со дна, отправившись на северо-восток из Энфилда несколько дней назад. Абсолютная чернота усов манекена – очень надежно приклеенных экспроприированным «Крейзи Глю» и ставших еще глянцевей от выделений из носа Ленца, которые он не чувствует, – в портативной тени сомбреро придает его бледности почти призрачный оттенок – еще одновременно преимущество и недостаток назального кокаина в том, что есть становится лень и необязательно, и можно забыть об этом на продолжительные периоды времени – о питании, – в своей кричащей имитации маскировки он легко сходит за одного из бездомных и блуждающих бостонских юродивых, ходячих мертвецов и умирающих, которых обходят за полквартала. Секрет в том, выяснил он, чтобы не есть и не спать, все время быть на ногах и на ходу, все время быть начеку во всех шести направлениях, скрываясь под наземной станцией электрички или в торговом центре с крышей, как только сердечный шум невидимых роторов выдавал слежку с воздуха.