Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Катерина, я повествую тебе историю про невмоготу и спасение жизни. Я не знаю тебя, но мы пьяны вместе, и выслушаешь ли ты мою историю?

– Надеюсь, не о том, как кто-то Скатился на Дно из-за Веществ и учился Смириться, нет?

– Мне – я превосходный в обращении с креслом и не скатываюсь, куда нет желания. Сам я, предположим, швейцарец. Мои ноги, я был лишен их в годы юношества, будучи сбитым поездом.

– Наверное, несладко.

– У меня есть соблазн высказать, что ты не и не представляешь. Но я ощущаю, что ты имеешь представление о боли.

– Ты и не представляешь.

– Вот я в ранних двадцати годах, лишенный обеих ног. Многие мои друзья также: лишены ног.

– Видимо, крушение поезда было страшное.

– Также мой собственный отец: умер, когда его кардиостимулятор «Кенбек» угодил в диапазон ошибочного номера сотового телефона, далеко в Труа-Ривьере, в трагическом случае несчастья.

– Мой папка виктимно бросил нас и переехал в Портленд, который в Орегоне, со своим психотерапевтом.

– Также в это время – моя швейцарская нация, мы могучий народ, но не могучая нация, в засилье могучих наций. Наши соседи полны ненавистью, и неправедностью.

– Все началось, когда мама нашла в его бумажнике фотографию психотерапевта и такая: «Это что еще значит?»

– Для меня, который слабый собой, так больно быть без ног в двадцать лет. Так человечек чувствует себя гротескно в глазах людей; так свобода человека ограничена. Теперь я не в шансах заполучить работу в шахтах Швейцарии.

– В Швейцарии есть золотые шахты.

– Как скажешь. И просторы красивых территорий, но могучие нации во время моей утери ног совершили бумажное непотребство с землей моей нации.

– Вот же сволочуги.

– Это долгая история на обочине моей истории, но моя часть швейцарской нации во время моего пребывания без ног была вторгнута и осквернена более могучими, злопыхающими и соседними нациями, которые утверждали, как во времена Аншлюса Гитлера, что они нам друзья и отнюдь не вторгаются в Швейцарию, но наделяют нас дарами альянса.

– Просто гондоны.

– Это на обочине, но для моих швейцарских друзей и меня самого без ног это темная эра несправедливости и бесчестья, и чудовищной боли. Одни мои друзья укатились драться с бумажным вторжением, но я, мне слишком больно, чтобы иметь интерес драться. Для моего взгляда драка кажется без смысла: наши собственные швейцарские лидеры были убеждены притвориться, что вторжение на деле альянс; очень немногой не имущей ног молодежи не отторгнуть вторжение; мы не могли даже понудить наше правительство признать, что вторжение имеет наличие. Я слаб и, в боли, вижу все бессмысленным: я не вижу смысла в выборе драться.

– Ты в депрессии, вот что с тобой.

– Я не вижу смысла и не работаю, и не принимаю участие ни в чем; я одинок. Я думаю про смерть. Я не делаю ничего, только пью с высокой частотой, катаюсь по оскверненной сельской местности, иногда уворачиваясь от падающих снарядов вторжения, думая о смерти, оплакивая злоключения швейцарских земель, в великой боли. Но что я оплакиваю на деле – это себя. У меня есть боль. У меня нет ног.

– Я Идентифицируюсь с каждым словом, Рами. О боже, что я сейчас сказала?

– И у нас, наша швейцарская сельская местность очень пересеченная. Fauteuil, ее трудно толкать в высь многих холмов, а потом жать тормоза во всю мочь, чтобы сохранить себя от неуправляемого полета в подошву холма.

– Иногда и с ходьбой не лучше.

– Катерина, я, говоря английски, чах. Я лишен ног, швейцарской чести, лидеров, что будут драться за истину. Я не живу, Катерина. Я качу от лыжной базы до таверны, пью с высокой частотой, одинок, мечтаю о смерти, замкнутый внутри боли в сердце. Я мечтаю о смерти, но не имею куража причинить себе смерть. Я дважды хочу скатиться с обрыва высокого швейцарского холма, но не могу понудить себя. Я проклинаю себя за робость и inutile. Я качу по дорогам в надеждах быть сбитым транспортом кого-либо другого, но в последнюю минуту скатываюсь с пути транспорта на автомагистралях, ибо неспособен принять смерть. Чем более во мне боли, тем более я внутри меня и не могу принять смерть, думаю я. Я чувствую, что окован цепями в клетке меня, благодаря боли. Не в силах интересоваться или выбирать что-либо извне клетки. Не в силах видеть что-либо или чувствовать что-либо извне боли.

– Черное колышущееся парусное крыло. Я так Идентифицируюсь, что это даже не смешно.

– Моя история о том, как однажды на вершине холма, куда я в хмельном виде трудился много минут, чтобы закатиться на хребет, глядя понад склоном, я вижу далеко внизу у подошвы маленькую сгорбленную женщину в том, что я принимаю за металлическую шляпу, предпринимающую попытку пересечь Швейцарскую Провинциальную автомагистраль у подошвы холма, посреди Провинциальной магистрали, эту женщину, застывшую и в состоянии ужаса взиравшую на один из ненавистных длинных и блестящих многоколесых грузовиков наших бумажных захватчиков, который надвигался на нее во весь опор, торопясь осквернить какую-либо новую часть швейцарских земель.

– В таком, типа, швейцарском металлическом шлеме? И что, она улепетывает с проезжей части?

– Она застыла, вкопанная ужасом грузовика, – идентично и я был неподвижен и вкопан ужасом изнутри, не в силах пошевельнуться, словно один из многих лосей Швейцарии, вкопанный видом фар одного из многих лесонесущих грузовиков Швейцарии. Солнечный свет бешено бликует на ее металлической шляпе, когда она трясет головой в ужасе и охватывает – пардон, но свой женский бюст, словно ее сердце вот-вот разорвется в ужасе.

– А ты думаешь: ну охренеть теперь, прекрасно, как раз не хватало очередного кошмара, который придется бессильно наблюдать, чтобы потом мучиться от боли.

– Но великий дар этого раза сегодня на вершине холма над Провинциальной автомагистралью в том, что я не думаю про себя. Я не знаю или люблю эту женщину, но без раздумий я снимаюсь с тормоза, и я качу вниз к низу холма, едва ли не погибая на неоднократных колдобинах и ухабах склона, и, как мы говорим в Швейцарии, я schussch с достаточной скоростью, чтобы настичь мою жену, и смести ее в кресло, и катить поперек Провинциальной автомагистрали на насыпь впереди прямо перед передом грузовика, который не изволил медлить.

– А чтоб меня три раза перекосоебило. Ты выкарабкался из клинической депрессии с помощью гребаного геройства.

– Мы катились и кувырнулись по насыпи на противной стороне автомагистрали, благодаря чему кресло опрокинулось и ушибло одну из принадлежащих мне культей, и сбило прочь тяжелую металлическую шляпу женщины.

– Мать твою, Рами, ты спас человеческую жизнь. Да я б левое яйцо отдала за шанс так выкарабкаться из-под тени крыла, Рами.