Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Только Орин в конце концов всегда говорил правду, хотя и сам не замечал.

– Как жаль, что это не семейное, Бу.

– Может, если мы ему позвоним, он приедет на «Вотабургер». Если попросишь, если хочешь, может, ты с ним повидаешься.

– Затем те, кого я зову лжецами-камикадзе. Эти расскажут сюрреалистическую и всецело неправдоподобную ложь и затем разыграют угрызения совести и забирают ложь назад, а взамен лгут уже о том, о чем действительно хотели солгать изначально, так что настоящая ложь кажется какой-то уступкой, компромиссом с правдой. Таких людей, к счастью, легко вывести на чистую воду

– Чистый тип лжи.

– Или еще тип, который как бы перегружает ложь, подпирает нагромождениями, подробностями и поправками в стиле рококо, и это их всегда и губит. Я всегда думал, что Пемулис из таких, до его выступления у писсуара.

– Рококо – красивое слово.

– Так что теперь я ввел подтип перегружателей. Это лжец, который раньше перегружал, и но каким-то образом догадался, что его всякий раз выдают рококо-перегрузки, поэтому сменил тактику и теперь лжет лаконично, скудно, с каким-то скучающим видом, словно то, что он говорит, настолько очевидная правда, что даже времени жалко.

– Я ввел это как подтип.

– Ты так говоришь, словно всегда понимаешь.

– Пемулис мог бы тому урологу даже снег зимой продать, Бу. Какой невероятно накаленный момент. Никогда не думал, что он на это способен. Человек без нервов и без желудка. Он излучал какой-то усталый прагматизм, которым уролог просто не смог пренебречь. Не лицо, а каменная маска. Почти страшно. Я сказал ему, что никогда бы не поверил, что он способен на такое.

– Психоз все время читала по радио брошюру Ив Арден [200] Ив Арден (1908–1990) – американская актриса. про красоту, в которой Арден сказала, цитирую: «Маска необходима для лучшей циркуляции крови».

– Правда в том, Бу, что никто не может понимать всегда. Некоторые лжецы просто слишком хороши, слишком вычурны и изощрены; их ложь слишком близка к сердцу правды, чтобы можно было отличить.

– Я не могу отличить. Ты спрашивал. Ты прав. Мне не приходит в голову.

– Наверно, я из тех, кто купит снег зимой.

– Помнишь мою жуткую фобию чудовищ в детстве

– Как такое забыть.

– Бу, кажется, я больше не верю в тех чудовищ, которые лица в полу, или одичавшие дети, или вампиры, или все такого рода. Кажется, что сейчас, в семнадцать, я верю, что единственные настоящие чудовища – это тот тип лжеца, который нельзя раскусить. Люди, чья ложь совершенна.

– Но как тогда узнать, что они чудовища?

– А это и есть чудовищность, Бу, вот что мне начинает казаться.

– Ешкин кот.

– Они среди нас. Учат наших детей. Непроницаемые. С каменными лицами.

– Можно спросить, как тебе в этой штуке?

– Штуке?

– Ну ты понял. Не играй в дурачка и не вгоняй меня в краску.

– Инвалидное кресло – это такая вещь: предпочитаешь ты или не предпочитаешь – нет разности. Разницы. Ты в кресле, даже если не предпочитаешь его. Так что лучше предпочесть, нет?

– Поверить не могу, что пью. Столько народу в Хаусе – все всегда переживают, что запьют. Я там из-за наркотиков. За всю жизнь ничего крепче пива не пробовала. Сюда зашла, только чтобы стошнить после ограбления. Какой-то бомж пристал, что может быть свидетелем, лез и лез. У меня даже денег не было. Я зашла только стошнить.

– Я понимаю значение того, что ты говоришь.

– Как тебя, еще раз?

– Я именуюсь Реми.

– А ведь это же лепота, как сказала бы Эстер. Я больше не чувствую себя ужасно. Рами, я не чувствств. не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как уж не помню когда. Это же как новокаин для души. Как бы: и нафига я просрала столько времени на пипетки, если мне куда лучше от этого.

– Мы, я не употребляю никакие наркотики. Я пью с малой частотой.

– Ну, надо заметить, ты успешно наверстываешь упущенное.

– Если я пью, то я пью много. Таков обычай моего народа.

– Мама даже не держала алкоголь дома. Говорила, что из-за него ее отец врезался в стену и погубил всю семью. И как же меня задолбало это слушать. Я сюда зашла только. а мы где?

– Это – здесь клуб джаза площади Инмана «У Райла». Моя жена умирает в моей родной провинции.

– Была одна история в «Большой книге», которую нас каждое воскресенье вытаскивали ни свет ни заря из постелей сидеть в круге и читать вслух, а половина там даже читать не умеет, и просто уши в трубочку сворачиваются!

– Ты должна понизить свой голос, ибо в часы без джаза здесь отдают предпочтение тихим голосам, посещая во имя тиши.

– И была там история про продавца машин, который хотел бросить пить, про то, что у них зовется «безумие первой рюмки», – приходит он в бар за сэндвичем и стаканом молока – есть не хочешь?

– Non.

– Просто говорю, что я без денег. У меня даже сумочки нет. А от алкоголя тупеешь, но зато заметно лучше себя чувствуешь. У него и в мыслях не было выпить, как вдруг в мыслях только выпить. У того мужика.

– Как из ясного неба, в моргание глаза.

– Именно. Но безумие в том, что даже после того, как из-за выпивки он столько провалялся по больницам, потерял бизнес и жену, ему внезапно приходит в голову, что один глоток плохого не сделает, если налить в стакан молока.

– У него болен царь в голове.

– В общем, когда этот совершенно отвратный тип, от которого ты меня спас, когда к нам подкатил – ну то есть. Прошу прощения. Когда он спросил, не угостить ли меня чем, у меня вдруг перед глазами встала книжка, и я типа в шутку, что ли, заказала «Калуа» и молоко.

– Я, мне лично нравится приходить сюда на вечера, когда я устал, после того, как уберут музыку, ради тиши. Также я иногда использую здесь телефон.

– В смысле, еще до того, как меня ограбили, я шла и трезво размышляла, как покончить с собой, так что чего уж волноваться о выпивке.

– Ты обладаешь некоторым сходством с моей женой.

– У тебя же жена умирает. Господи, я сижу тут и веселюсь, а у тебя жена умирает. Наверно, все потому, что я уже лет сто не чувствовала себя нормально, понимаешь? И я даже не говорю «хорошо», не говорю про удовольствие – не хочу сразу перехваливать, – но хотя бы как бы на нуле – даже, как это у них зовется, «Не чувствую боли».

– Я знаю значение этого. Я провожу целый день в поисках личности, которую, как я думаю, мои друзья убьют, каждый день выжидаю случая предать друзей, и прихожу сюда и телефонирую, дабы предать их, и вот вижу побитую женщину, которая в двух каплях моя жена. Я думаю: Реми, пришло время много пить.

– Ну, по-моему, ты хороший. По-моему, ты чуть ли не жизнь мне спас. Мне девять недель было так невмоготу, что я хотела чуть ли не покончить с собой, накуриться и не курить. Про алкоголь доктор Гартон ничего не говорил. Шоковую он часами расписывал, а про «Калуа» с молоком – ни слова.