Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Я обещал Ламонту Чу, что расскажу ему все, о чем ты расскажешь мне, так он беспокоился.

– Счета в небольших конвертах с прозрачными пластиковыми окошками с данными адресата. Я складываю их на коленях, пока пачка не становится такой большой, что они начинают соскальзывать и падать на пол.

– У нас с Ламонтом был целый диалог про его беспокойство. Мне очень нравится Ламонт.

– Бубу, ты, случаем, не помнишь С. Джонсона?

– С. Джонсон был пес Маман. Он ушел от нас.

– И значит, ты помнишь, как он умер.

– Эй, Хэл, а помнишь времена в Уэстоне, когда мы были маленькие и Маман шагов не ступала без С. Джонсона? Она брала его с собой на работу, и у нее даже было для него уникальное кресло, когда она еще водила «Вольво», до того, как Сам попал на «Вольво» в аварию. Кресло было «Фишер-Прайс Компани». Мы поехали на премьеру «Видов света» Самого в «Хейдене» 320, где не пускали с сигаретами и собаками, и Маман надела на С. Джонсона шлейку для собак для слепых, которая была вокруг всей его груди и с карабином на поводке, а Маман надела темные очки и все время смотрела вверх и вправо, как будто настоящая слепая, и С. Джея пустили с нами, потому что это по-правильному. И как Сам тогда сказал, что так «Хейдену» и надо, так он сказал.

– Я все вспоминаю Орина, как он стоял и врал ей в глаза о том, как они стерли карту С. Джонсона.

– Ей было грустно.

– Я не могу выкинуть Орина из головы с тех пор, как нас вызвал Ч. Т. О чем ты думаешь, когда думаешь об Орине, Бу?

– Самое лучшее было, помнишь, когда она должна была лететь и не хотела сажать его в переноску, а там не разрешали даже собак для слепых, и тогда она оставила С. Джонсона, и оставила привязанным к «Вольво», и попросила Орина оставить телефон с вытянутой антенной на весь день, где привязала С. Джонсона к «вольво», чтобы звонить на этот телефон, и чтобы он звонил рядом с С. Джонсоном, потому что она говорила, что С. Джонсон знает ее уникальный личный звонок по телефону, и услышит его, и поймет, что она думает и заботится о нем даже издалека, как она говорила?

– Она была непреклонна во всем, что касалось пса, да. Покупала ему какой-то эзотерический корм. Помнишь, как часто она его купала?

– Что за пунктик у нее был насчет этой собаки, Бу?

– И в тот день мы играли в шарики на дорожке, и там были Орин и Марлон, и на дорожке лежал С. Джонсон, привязанный к бамперу, с телефоном, и телефон звонил и звонил, и Орин взял его и гавкнул в трубку, как собака, и повесил трубку, и выключил?

– Чтобы она решила, что это С. Джонсон? Шутка, которая так понравилась Орину?

– Господи, Бу, я ничего из этого не помню.

– И он сказал, что сделает нам крапивку на обеих руках, если мы не притворимся, что ничего не понимаем, если и когда она спросит нас про гавканье по телефону?

– Вот крапивку я помню слишком хорошо.

– Нам надо было пожать плечами и посмотреть на нее так, словно у нее шестеренок не хватает, а не то?

– Орин лгал с какой-то патологической интенсивностью, когда был подростком, вот что вспоминал я.

– Хотя он много раз смешил нас до коликов в животе. Я скучаю за ним.

– Не могу определить, скучаю ли я по нему или нет.

– Я скучаю по семейным викторинам. Помнишь четыре раза, когда он разрешил нам посмотреть, как они играют в викторину?

– У тебя феноменальная память на такие вещи, Бу.

– Ты, наверное, думаешь, что я удивляюсь, почему ты не спрашиваешь меня насчет этой шумихи с Ч. Т., Пемулисом и внезапного анализа, после побоища на Эсхатоне, когда уролог отвел нас в преподавательский туалет и лично собирался надзирать, как мы наполняем баночки, то есть прямо смотреть, как она течет, моча, чтобы убедиться, что она лично из нас.

– Наверное, у меня особенно феноменальная память на вещи, которые я помню, что мне понравились.

– Можешь спросить, если хочешь.

– Эй, Хэл?

– Ключевой факт здесь в том, что парень из ОНАНТА так и не получил наши образцы мочи. Мы так ее и не сдали, о чем Маман, вне всяких сомнений, уже известно от Ч. Т., даже не сомневайся.

– У меня феноменальная память на вещи, которые меня смешат, вот, наверное, в чем дело.

– Что Пемулис, не унижаясь и не выдавая ни намека на что-нибудь нечистое, убедил парня дать нам тридцать дней – Фандрайзер, «Вотабургер», каникулы на День благодарения, – а потом мы с Пемулисом и Аксфордом нассым как скаковые лошади, сколько угодно и куда угодно, в тару любых размеров, так мы договорились.

– Я слышу Шахта, ты прав. А еще вентиляторы.

– Бу?

– Я люблю вентиляторы по ночам, а ты? Как будто кто-то большойбольшой повторяет далеко: «Все хорошо – все хорошо – все хорошо», – снова и снова. Далеко-далеко.

– Пемулис – мастер выпутываться из любой ситуации, человек с якобы слабым желудком, – Пемулис был как камень, как кремень, там, у писсуара, в накаленной обстановке. Он целые круги наматывал вокруг пальца мужика из ОНАНТА. Я обнаружил, что чуть ли не восхищаюсь им.

– Ты, должно быть, думаешь, что я удивляюсь, почему ты не спрашиваешь про тридцать дней, почему было так важно выгадать тридцать дней у парня в синем блейзере до GC/MS. В смысле, чего тут бояться, наверное, хочешь спросить ты.

– Хэл, я хочу только сказать, что люблю тебя и очень рад, что у меня такой замечательный во всех отношениях брат, как ты, Хэл.

– Господи, Бу, с тобой иногда разговаривать – как с Маман.

– Эй, Хэл?

– С той лишь разницей, что ты это всерьез.

– Ты встал на локте. Ты на боку, смотришь на меня. Я вижу твою тень.

– Мне иногда интересно, как ты, с твоим панглоссианским [199] Доктор Панглосс, герой повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм». складом ума, определяешь, что тебе врут, Бубу. В смысле, какими критериями пользуешься. Интуиция, индукция, reductio, чем?

– Ты всегда очень сложно разговариваешь, когда вот так встаешь на локте.

– Может, тебе даже в голову не приходит. Даже сама возможность. Может, ты никогда и не думал, что что-то можно сфабриковать, исказить, подтасовать. Скрыть.

– Эй, Хэл?

– И возможно, это и есть решение. Следовательно, возможно, что бы тебе ни сказали, ты так безоговорочно веришь, что сказанное – что? – в процессе становится правдой? Летит к тебе, и в полете меняет вращение, и на твоей стороне оказывается уже правдой, какая бы ложь ни отлетала от палки собеседника.

– Ты знаешь, Бу, на мой взгляд, есть несколько разных, но характерных типов лжи. Возможно, я не могу изменить вращение, как ты, и тогда все, что мне остается, – составить нечто вроде путеводителя по видам лжи.

– Некоторые, как я заметил, Бу, когда врут, становятся взвешенными и спокойными, и взгляд у них очень внимательный и напряженный. Они пытаются подавить человека, которому врут. Другой тип: для них характерна дрожь и неуверенность, они перемежают ложь самоуничижительными жестами и междометиями, как будто доверие – то же самое, что и жалость. Кто-то прячет ложь в таком количестве отступлений и отклонений от темы, что как будто хочет просунуть ложь в постороннюю информацию, как жучок пролезает в сетку на окне.