Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Я не видел Хэла с обеда. Он порезал яблоко и намазал арахисовым маслом, вместо груш в сиропе.

Аврил энергично кивает.

– Ламонт тоже не знал. Мистер Штитт спит в своем кресле в своей комнате. Эй, Маман?

Аврил Инканденца может переместить биковскую ручку из одного уголка рта в другой без помощи рук; когда она так делает, то сама не замечает.

– Следовательно, ответить вне зависимости от того, обсуждаем ли мы кого-либо конкретного.

Марио улыбается ей.

– Тогда, гипотетически, ты мог почувствовать в человеке некий особый странный вид грусти, который проявляется в виде диссоциации, золотце.

– Я не знаю, что такое «диссоциация».

– Ну, золотой мой, зато ты знаешь идиому «сам не свой» – «Он сегодня сам не свой», к примеру, – сгибая и разгибая пальцы перед и после каждого выражения, которое она хотела закавычить, что Марио просто обожал. – По всей видимости, бывают люди, которые чрезвычайно боятся собственных эмоций, особенно тех, что причиняют боль. Горе, сожаление, грусть. Особенно грусть, пожалуй. Долорес говорит, что в таких людях очень силен страх исчезновения, эмоционального поглощения. Словно если они в полной мере отдадутся какому-либо чувству, у него не окажется ни дна, ни края. Оно станет бесконечным и поглотит их.

– Поглощение – значит исчезновение.

– Я хочу сказать, что такие люди обычно представляют себя очень хрупкими. Свое существование. Это «экзистенциальная» интерпретация, Марио, что значит – расплывчатая и немного чудная. Но, полагаю, в каких-то случаях она верна. Отец рассказывал мне о своем отце, картофельная ферма которого располагалась в Сен-Памфиле и была гораздо обширней фермы моего отца. Однажды мой дед собрал невероятный урожай и решил вложить деньги. То были 1920-е годы, когда можно было заработать немалые барыши, вложившись в молодые компании и новые американские продукты. В итоге он, по всей видимости, сузил выбор до двух вариантов: делавэрского пунша и какого-то малоизвестного сладкого газированного кофезаменителя, который разливали из-под кранов в забегаловках и о котором ходили слухи, что он содержит кокаин, что как раз в эти дни оказался в центре громкого скандала. И выбор отца моего отца пал на делавэрский пунш, который, по всей видимости, на вкус напоминал прогорклый клюквенный сок, а его производитель и вовсе обанкротился. А два следующих урожая картофеля загубили паразиты, что вынудило его продать ферму. «Кока-Кола» же теперь стала «КокаКолой». Мой отец, однако, говорил, что его отец не выказывал по этому поводу каких-либо зримых чувств, ни грусти, ни злости. Что он почемуто не мог. Мой отец говорил, что его отец словно окоченел и мог испытывать чувства, лишь будучи пьяным. Он, по всей видимости, напивался четыре раза в год, оплакивал свою жизнь, швырял моего отца в окно гостиной и пропадал на несколько дней, шатался по проселкам провинции Л'Иль, в хмеле и гневе.

Все это время она не смотрела на Марио, хотя Марио смотрел на нее.

Она улыбнулась.

– Мой отец, разумеется, сам рассказывал эту историю, лишь будучи пьяным. В окна он никогда и никого не вышвыривал. Попросту сидел в кресле, попивал эль и почитывал газету, часами, до тех пор пока не выпадал из кресла на пол. И однажды он упал и больше не поднялся – так твой дедушка по материнской линии отошел в мир иной. Мне ни за что не поступить бы в университет, не отойди он в мир иной, когда я была еще маленькой. Он считал, что образование только портит девочек. В том не было его вины; такие были времена. Его наследства хватило, чтобы оплатить обучение для меня и Чарльза.

Все это время она приятно улыбалась, ссыпала бычок из пепельницы в урну, протирала дно пепельницы «Клинексом», выравнивала ровные стопки папок на столе. На краю урны, обычно совершенно пустой и чистой, висела пара странных длинных мятых бумажных полосок яркокрасного цвета.

Аврил Инканденца из тех высоких красивых женщин, которые никогда не были красавицами мирового класса, с обложек глянцевых журналов, но при этом очень рано достигли высокой отметки на шкале красоты и оставались там очень долго, пока другие красивые женщины с возрастом становились все менее красивы. Ей 56 лет, и Марио до сих пор нравится просто любоваться ее лицом. Он знает, что она себя красивой не считает. Орину и Хэлу от нее достались разные грани красоты. Марио нравится смотреть на Хэла и на мать и пытаться разглядеть те тонкости и широкости разных черт, которые отличают женское лицо от мужского, у привлекательных людей. Грань между мужским лицом и лицом, по которому уже видно, что оно женское. Аврил считает, что она слишком высокая, чтобы быть красивой. По сравнению с Самим она казалась не такой уж высокой – вот кто-кто, а он действительно возвышался. Марио носит специальные ботиночки, почти идеально квадратные, с центром тяжести в пятке и липучками вместо шнурков, и вельветовые штаны, в которых Орин ходил в начальной школе и которые Марио до сих пор любит и носит вместо новых, которые ему дарят, и теплый свитер с высоким воротником, полосатый как блоха.

– Я пытаюсь донести, что существуют такие люди, которых приводит в ужас одна мысль о том, чтобы хоть пальцем прикоснуться к настоящему сожалению или грусти, или о том, чтобы разозлиться. Это значит, они боятся самой жизни. Они словно в каком-то заточении. Закоченели душой, эмоционально. Почему так? Никто не знает, золотце. Иногда это называют «подавление», – снова кавычки вокруг слова. – Долорес уверена, что всему виной детские травмы, но я подозреваю, так бывает не всегда. Возможно, некоторые люди родились в заточении. Ирония, разумеется, в том, что заточение, предотвращающее выражение грусти, само по себе должно быть особенно грустным и болезненным. Для гипотетического подозреваемого. В академии могут встречаться такие грустные люди, Марио, и возможно, ты к этому восприимчив. Я бы не сказала, что ты невосприимчив, когда речь заходит о людях.

Марио снова чешет губу. Она продолжает:

– Вот что я сделаю, – подаваясь вперед, чтобы написать что-то на стикере, но не той ручкой, что у нее во рту, – запишу для тебя термины «диссоциация», «поглощение» и «подавление» – а рядом с «подавлением» запишу еще одно слово, «вытеснение», с подчеркнутым знаком неравенства между ними, потому что они означают совершенно разные вещи и не являются синонимами.

Марио двигается чуть вперед.

– Иногда я боюсь, когда ты забываешь, что со мной надо говорить прощей.

– Что ж, тогда мне очень жаль, но вместе с тем и радостно, что ты можешь мне в этом признаться. У меня короткая память. Особенно после битого часа работы. Забываюсь и говорю, как мне привычней, – складывая стикер вдвое, затем вчетверо и бросая в корзину для бумаг, не глядя. У нее хорошее кожаное офисное кресло для руководителей, но оно словно взвизгивает, когда Аврил подается вперед или назад. Марио чувствует, что она заставляет себя не смотреть на часы на запястье, хотя он и не против.