Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Иногда Гейтли выходил из демеролового забытья, смотрел на бледную пассивную Памелу, которая красиво спала рядом, и переживал такой ясновидческий момент, когда на его глазах в ускоренном режиме к тридцати годам ее прелесть уходила, а лицо сползало с черепа на подушку, которую она обнимала как плюшевую игрушку, и она прямо на его глазах становилась размалеванной бабищей. Видение вызывало скорее сострадание, чем ужас, и Гейтли даже не задумывался, не говорит ли это о том, что он хороший человек.

Вот две вещи, которые нравились Гейтли в Памеле больше всего: как она выходила из ступора, прижимала ладонь к щеке и истерически хохотала всякий раз, когда Гейтли переносил ее через порог в очередные обобранные апартаменты и взвывал, что их ограбили; и что она всегда носила длинные белые льняные перчатки и платье из тафты с открытыми плечами, отчего делалась похожей на девицу из высшего общества с Северного побережья, которая впервые вышла в свет в загородный клуб, чуть перебрала пунша и так и напрашивалась, чтобы какой-нибудь официант с татухой «воспользовался обстоятельствами», – когда Гейтли куда-либо ее укладывал, она томно, очень медленно взмахивала рукой в длинной белой перчатке и жеманничала с дворянской модуляцией в голосе: «Дон, дорогой, будь добр, принеси маме хайбол» (хайболами она называла все коктейли), – как оказалось, один-в-один изображая свою маму, по сравнению с которой в плане возлияний, как оказалось, мама самого Гейтли – настоящая Кэрри Нэйшн [225] Кэрри A. Нейшн – участница движения трезвости в период, предшествующий принятию Сухого закона в США. : все четыре раза, когда Гейтли встречался с миссис Х.-Д., происходили в скорой или в здравнице.

Гейтли лежит с выпученными от вины и тревоги глазами в шипении и треске возобновившейся крупы, в сумеречной палате Св. Е., рядом с блестящей хреновиной с корсетом и черепным нимбом, экзоскелетно приделанной к пустой койке и тускло поблескивающей некоторыми сварочными швами, и пытается Терпеть, вспоминая. Именно Памела Хоффман-Джип наконец открыла Гейтли глаза на то, как Джин Факельман беспрецедентно прокидывает по мелочевке Бледного Соркина, и предупредила о суицидальной тропинке, на которую свернул Факельман с одной аферой с перепутанной ставкой, которая вышла ему боком. Даже Гейтли уже видел, что что-то происходит: последние две недели Факельман потел на корточках в углу обобранной гостиной по соседству с небольшой люксовой спальней, в которой лежали Гейтли и Памела, сидел на корточках над плиткой «Стерно» и двумя невероятными холмами небесно-синего Дилаудида и многоцветного M & M's, ни с кем не разговаривая, ни на что не отвечая, не двигаясь и как будто не в силах даже кивнуть, просто сидел сгорбившийся, опухший и блестящий, как зажатая в угол жаба, пока под носом шебуршались усы. Дело явно было плохо, раз Гейтли решил вытянуть связную информацию из П. Х.-Д. Оказывается, все началось из-за одного из игроков, который делал ставки у Соркина через Факельмана и которого Гейтли и Факельман знали только как Билла-Восьмидесятника, безукоризненно ухоженного чувака, носившего красные подтяжки под козырными мужскими костюмами Zegna, очки в черепаховой оправе и «Доксайдеры», старомодного корпоративного поглотителя и капиталорасхитителя, с виду лет пятидесяти, с офисом на станции «Эксчейндж Плейс» и сувенирным стикером «Свободу Милкену» [226] Майкл Милкен (1946) – основатель рынка мусорных облигаций и организатор захватов гигантских корпораций (за один из них, проведенный незаконными методами, и получил 10 лет тюрьмы, из которых по болезни отсидел только около двух лет). на бампере «Бумера», – то как раз была ночь, богатая на хайболы и ленивые переноски, и Гейтли приходилось щелбанами по макушке поддерживать П. Х.-Д. в сознании, чтобы она могла выбрести из подробностей, – который был женат в четвертый раз на своем третьем инструкторе по аэробике и который любил делать ставки исключительно на междусобойчики вузов Лиги Плюща, но который когда их делал – ставки, – ставил такие огромные суммы, что Факельману всегда приходилось звонить за предварительным одобрением Соркину и потом перезванивать Биллу-Восьмидесятнику, и т. д.

Но, в общем, – по словам Памелы Хоффман-Джип, – этот БиллВосьмидесятник, который сам выпускник Йеля и обычно неприкрыто сентиментален во всем, что касается, как ее назвал Факельман, сообщила со смехом Памела Х.-Д., «альмометра», – что ж, похоже, в этот конкретный раз в волосатое ухо Билла нашептала какая-то безукоризненно ухоженная птичка, потому что в этот раз Билл хочет поставить 125 К долларов на Брауновский университет против Йельского, т. е. против своего альмометра, только еще он хочет гандикап в (-2) пункта вместо обычной линии, которую предлагали Соркин и прочие бостонские букмекеры по примеру Атлантик-Сити. И Факельману приходится звонить с мобильного в Согас, чтобы обмозговать это с Соркиным, но Соркин как раз в Энфилде в Национальном фонде черепно-лицевой боли на еженедельных УФ-бомбардировке и пополнении запасов Кафергота у доктора Роберта («Боба-Шестидесятника») Монро – семидесятилетнего специалиста НФЧ-ЛБ по лечению сосудистых головных болей алкалоидами спорыньи в розовых очках и жакете Неру, который в былые деньки проходил практику в «Сандоз» и вращался в изначальном кругу дегустаторов кислоты из майонезных банок [227] Одна из легенд времен начала исследования психоделиков. Майкл Холлингсхед впервые дал Тимоти Лири попробовать ЛСД, которую смешал с сахаром и водой и привез в банке изпод майонеза. Т. Лири в ныне легендарном особняке Т. Лири в Западном Ньютоне, Массачусетс, а теперь он (Б.-60-ник) личный знакомец Кайта, потому что Боб-Шестидесятник, наверное, даже больший фанат «Грэйтфул Дэд», чем даже Кайт, и иногда собирался с Кайтом и несколькими другими поклонниками «Дедов» (большинство из которых уже с тросточками и кислородными баллонами), где они обменивались историко-сувенирными «тигровыми глазами», жилетами в «индийских огурцах», тай-дай-футболками, лава-лампами, банданами, плазма-шарами и разномастными флюоресцирующими постерами со спиральными геометрическими узорами и спорили, какие лайвы «Дедов» и бутлеги «Дедов» – самые величайшие всех времен в разных отношениях, и вообще хорошо сидели. Б.-60-ник, заядлый коллекционер и старьевщик с барахлом, иногда брал Кайта с собой в небольшие экспедиции по эклектичным и захудалым лавчонкам в поисках атрибутики «Дедов», а иногда даже разрешал Кайту (и значит, косвенно – Гейтли) сбывать ему ворованное, подкидывая Кайту $, когда жесткий график потребностей Кайта не позволял более формальный и трудоемкий сбыт, и затем обменивая сбытое в разных местных захудалых местечках на барахло из 60-х, которое обыкновенно больше никому было не нужно. Пару раз Гейтли даже пришлось пальцем выловить из хайбола кубик льда и сунуть под воротник бесплечего выпускного платья П. Х.-Д., чтобы она не сбивалась хоть с какой-то мысли. Как и большинству невероятно пассивных людей, ей было ужасно трудно отсеивать подробности от того, что действительно важно, вот почему у нее редко о чем-нибудь спрашивали. Но, в общем, суть в том, что человеком, который ответил на звонок Факельмана о монструозной ставке Билла-Восьмидесятника на игру Йель-Браун, оказался не Соркин, а его секретарша, некая Гвендин О'Шей, бывшая маруха из ИРА без гринкарты, но с грудями-гаубицами, которую в Ирландии-матушке слишком часто охаживал дубинкой по голове безбожный белфастский бобби, так что ее череп теперь (по терминологии Факельмана) был мягкий, как щенячье дерьмо под дождем, но у которой зато была подходящая жуликоватая аура божьего одуванчика, благодаря чему никто лучше нее не прижимал морщинистые руки с покрасневшими костяшками к щекам и не пищал, получая приз Массачусетской лотереи, всякий раз, как Бледный Соркин и его коррумпированные дружки из Массачусетского заксобрания устраивали так, что соркинит покупал таинственным образом выигрышный билет в одном из бесчисленных магазинов «шаговой доступности» по всему Северному побережью, принадлежавших через подставные фирмы Соркину и его дружкам, и которая, поскольку не только была единственной женщиной, способной сделать единственный нормальный массаж шеи к западу от Центра альпийских горячих источников в Берне, но и печатала на текстовом процессоре с ошеломительными 110 сл./мин. и орудовала дубинкой так, что мама не горюй, – плюс давным-давно в Белфасте, в Ирландии-матушке, была подругой по скрэбблу с дорогой покойной мамочкой – марухой ИРА Б. Соркина, – служила главным референтом Бледного, принимая на себя звонки с мобильных, когда Соркин был недоступен или нездоров.