Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Гейтли даже не замечает, что снаружи моросит мелкой склизкой крупой, пока не заставляет себя отвести взгляд от окна и медсестры. Потолок слегка дрожит, как собака в жару. Пока он лежал на боку, сестра сказала, что ее зовут Кэти или Кэйти, но Гейтли хочется думать о ней просто как о медсестре. Он чувствует свой запах – запах мяса для сэндвичей, которое оставили на солнце, – и чувствует жирный пот, сочащийся из каждой поры на голове, и небритый подбородок у горла, и трубку, приклеенную ко рту и липкую от слюны со сна. Тонкая подушка горячая, и он никак не может перевернуть ее холодной стороной. Правое плечо как будто отрастило собственную мошонку, и с каждым ударом сердца какой-то очень маленький человечек ее пинает, мошонку. Врач видит открытые глаза Гейтли и говорит сестре, что пациент с огнестрельным ранением снова находится в полусознательном состоянии и назначен ли ему дневной прием. Мокрая крупа слабая; как будто кто-то издалека бросает горсточки песка в окно. Убийственная сестра, помогая врачу скрепить какую-то странную стальную конструкцию типа корсета с чемто вроде металлического нимба, которую они собрали из запчастей из большого ящика, прикрепляя ее к изголовью и стальным пластинкам под кардиомонитором койки, – это все похоже на верхнюю часть электрического стула, думает Гейтли, – сестра, не прекращая тянуться, опускает взгляд и говорит: «Здравствуйте, мистер Гейтли», – и еще говорит, что мистер Гейтли аллергик и ему не показано ничего, кроме антипиретиков и Торадола капельно, доктор Хербургер, правда, мистер Гейтли, ах вы бедненький храбрый аллергик. Голос у нее такой, что так и представляешь, как она стонет, когда ее иксят и ей нравится. Гейтли сам себе противен за то, что нагадил на глазах у такой медсестры. Фамилия врача то ли «Хирбургер», то ли «Хербургер», и теперь Гейтли уверен, что в детстве несчастного долбанашку ежедневно били и стебали будущие наркоманы из дурных компаний. Врач потеет в лучах сексуальности медсестры. Он (врач) говорит, тогда зачем же его интубировали, если он в сознании, дышит самостоятельно и под капельницей. Одновременно он винтами с цилиндрической головкой прикручивает металлический нимб к вершине корсетной штуковины, одним коленом на койке и вытянувшись так далеко, что над ремнем видна верхняя мягкая красная половина его задницы, и у него все никак не прикручивается, и он трясет упрямым металлическим нимбом так, будто это он виноват, но, даже лежа в койке, Гейтли видит, что парень крутит головки винтов не в ту сторону. Медсестра подходит и кладет Гейтли на лоб холодную нежную ладонь так, что лбу Гейтли хочется умереть от стыда. Из того, что она говорит доктору Хербургеру, Гейтли понимает, что есть вероятность, будто у Гейтли в, за или рядом с нижней какой-то там трахеей застрял фрагмент того инородного тела, которым его ранили, поскольку у него травма чего-то-такого-из-десяти-слогов-что-начинается-на-«грудинно», сказала она, и результаты радиологии были неопределенные, но подозрительные, и какой-то Пендлтон требовал 16-мм сифонный ингалятор, дозирующий 4 мл 20 %-ного Мукомиста 373каждые 2 ч. на случай геморрагии или накопления мокроты, просто как бы на всякий случай. Если Гейтли что и понял, ему плевать. Он и знать не хотел, что у него в теле есть это самое из десяти слогов. Чудовищная сестра как может вытирает лицо Гейтли ладонью и говорит, что попробует успеть обмыть его губкой до конца смены в 16:00, из-за чего Гейтли каменеет в ужасе. Ладонь сестры пахнет органическим лосьоном для тела и рук Kiss My Face, которым также пользуется Пэт Монтесян. Она просит бедного врача дать ей попробовать закрепить черепной фиксатор, с этими штуками вечно так. На ногах у нее обувь дозвуковых медсестер, которая не издает звуков, так что кажется, что она не отходит от койки Гейтли, а скользит. Ее ног не видно, пока она на сколько-то не удаляется. Левая туфля врача, напротив, влажно скрипит. Врач выглядит так, словно не спал где-то с год. От этого парня исходит аура рецептурных дринов, на взгляд Гейтли. Он скрипуче ходит туда-сюда у изножья койки, наблюдая, как сестра закручивает винты в правильную сторону, поправляет совиные очки и говорит, что Клиффорд Пендлтон, каким бы скрэтч-гольфистом [224] Эталонный гольфист, который показывает игру на уровне нулевого гандикапа – всегда укладывается в отведенное количество ударов. он ни был, в посттравматической терапии круглый дурак, что ингаляционный Мукомист применяется для (и тут по его голосу ясно, что он зачитывает по памяти, типа выпендривается) посттравматических наростов аномальной, вязкой или застаивающейся слизи, а не потенциальных геморрагии или эдемы, и что 16-мм сифонная интубация сама по себе была дискредитирована в качестве средства для профилактики интратрахеальной эдемы в предпоследнем номере «Ежеквартального альманаха патологии травм» как настолько диаметрально инвазивная, что скорее обостряет гемоптизис, чем облегчает его, согласно какому-то то ли «Лэйрду», то ли «Лайерту». Гейтли слушает все это с предельным недоуменным вниманием как бы ребенка, родители которого в его присутствии обсуждают что-то взросло-сложное про воспитание детей. Из-за снисходительности, с которой Хербургер добавляет, что «гемоптизис» означает какое-то «кровохаркание», будто медсестра Кэти не настолько профи, чтобы не добавлять технические объяснения, Гейтли жаль этого парня – очевидно, что он жалким образом считает, будто такая левая снисходительная хрень ее впечатлит. Хотя Гейтли признает, что и сам попытался бы ее впечатлить, если бы при их первой встрече она не держала почкообразное судно под его анусом. Сестра тем временем убирала последние детали, которые врач, похоже, не смог прикрутить. Когда они выходили из палаты, сестра говорила врачу, что он отлично подкован в методологии для какого-то 2R, и Гейтли понял, что врач не понял, не сарказм ли это. Врач с трудом тащил ящик из-под штуковины, который, прикидывает Гейтли, весит 30 кг максимум. До Гейтли вдруг впервые в лоб доходит, что Ставрос Л. нанимал людей для уборки ночлежек из «домов на полпути» как раз потому, что им можно платить копье, и что он (Дон Г.) наверняка всегда знал об этом на каком-то подсознательном уровне, но находился в

Отрицании и не хотел думать в лоб о том, что его нагибает сраный Ставрос-фетишист, и что слово «амбразура» наверняка очередное инвазивное слово-призрак призрака, и что что-то никто к нему не бежит, роняя тапки, с бумагой и ручкой, пантомиму о которых как будто стопроцентно поняла Джоэль ван Д., и что, следовательно, возможно, что визит Джоэль и презентация фотоальбома были такой же лихорадочной галлюцинацией, как и фигурантный призрак, и что склизкая крупа уже кончилась, но тучи над Брайтоном-Оллстоном все еще бродят с суровым видом, и что если душевный визит Джоэль в. Д. с фотоальбомом – галлюцинация, то хотя бы галлюцинация и треники этого поганого выскочки Кена Эрдеди на ней, и что пологая печаль пасмурного дневного света означает, что сейчас уже к 16:00 EST, так что, может, «Кабы не милостью» он хотя бы избежит самовольного стояка во время мытья губкой в голом виде чудовищно привлекательной Кэти/Кэйти, и но тогда вместо Кэти пусть его обмоет сменщица– лайнбэкерша, потому что кислый, мясной запах тела уже становится ядреным, только бы пусть миновала угроза стояка и обмывать пришла огромная медсестра на смене 16:00–24:00 с волосатыми родинками и в компрессионных чулках, которая еще не познакомилась с анусом Гейтли. Плюс что 16:00 EST – это время Спонтанного распространения мистера Попрыгайчика, душевнобольного ведущего детской передачи, которую Гейтли всегда любил и вместе с Кайтом и бедным старым Факельманом всеми силами старался не пропускать и успевать к началу, и что никто ни разу не предложил включить HD-экран на стене рядом с близорукой репродукцией под Тернера с лодкой в тумане напротив коек Гейтли и того прошлого пацана, и что у него нет пульта, чтобы включить ТП в 16:00 или попросить включить кого-нибудь другого. Что без мало-мальского блокнота и карандаша он не может сообщить даже самые примитивнейшие вопросы или, типа, концепты – он прям как овощная жертва кровоизлияния в мозг. Без карандаша и блокнота он как будто не мог даже попросить блокнот и карандаш; он будто был заперт внутри своей огромной, без умолку болтающей головы. Если только, как замечает голова, визит Джоэль ван Дайн не был реальным, и ее понимание жеста-просьбы ручки и блокнота не было реальным, и но некто в шляпе в коридоре, или в кабинете главврача, или на сестринском посту с его пресекованными брауни М. Хенли также утвердил пресекающий запрет на письменные принадлежности, по запрету Органов, чтобы Гейтли не мог ни с кем отрепетировать свою историю до того, как его придут допрашивать, что это как бы преддопросное запугивание, его бросили наедине с собой, фигурантом, бессловесного, бессознательного и неподвижного, как мокрая и бледная кататоническая женщина, сидящая кулем в кресле в Хаусе, или сестра из овощного царства удочеренной девочки из Группы «Продвинутые основы», или вся кататоническая бригада в Сарае № 5 ЭВМГ – безмолвные и с мертвыми лицами, даже когда трогают дерево или торчат на газоне среди взрывающихся петард. Или как несуществующий сын призрака. Судя по свету, уже за 16:00, если только это не из-за опустившихся туч. Видимость за залепленным крупой снега окном – порядка 0 % или меньше. Свет в палате темнеет до каопектатного оттенка, всегда знаменовавшего самый предзакатный час, которого Гейтли (как и большинство наркоманов) всегда так страшился, и всегда или опускал шлем и сверхубийственно на кого-нибудь бросался, чтобы заблокировать его (предвечерний страх), или закидывался Кво-Вадисами или оральными наркотиками, или включал мистера Попрыгайчика сверхгромко, или хлопотал в нелепом поварском колпаке на кухне Эннет-Хауса, или садился на собрании на носопоро-близком расстоянии, чтобы заблокировать его (предвечерний страх), страх серого предвечерья, что всегда хуже зимой, страх, в зимнем разбавленном свете, – совсем как тот тайный страх, который охватывал его всякий раз, когда кто-нибудь выходил из комнаты и Гейтли оставался один, ужасный, сжимающий сердце страх, который, наверное, корнями уходит в то время, когда он лежал в одиночестве в пижаме «Дентонс» размера XXL в колыбели под Германом, Потолком, Который Дышит.