Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Нормальный ты такой запас где-то надыбал, Фа.

– Сказки не рассказывай.

– Мужик. Мужик. Я прост надеюсь, что седня на телефоне Гвендин или Си, мужик. А не Бледный. Седня никакого бизнеса быть не должно, вряд.

– Сказки не рскзыай.

– По-любому, Факс.

– Сказки не рскзыай.

– Факс. Факстер. Граф Факсула.

– Не рскзыай.

Через какое-то время пребывания в растяжении это уже стало шуткой. Гейтли с трудом поднимал большую голову и утверждал о яйцеообразности земли, трехмерности явленного мира, черноте всех черных собак.

– Сказки не рскзыай.

Это смешило все сильнее. После каждого такого обмена репликами они хохотали и хохотали. Каждый взрыв смеха длился как будто несколько минут. Потолок и свет из окна отступали. Факельман обмочился; это было еще смешнее. Они следили, как лужа мочи расползается по паркету, меняет форму, отращивает изогнутые ложноножки, исследуя качественный дубовый пол. Подъемы, впадины и тонкие стыки. Наверное, стало поздно, потом снова наступило утро. Мириады маленьких огоньков с картриджа развлечения отражались в растекающейся луже, так что скоро Гейтли мог их смотреть, не отрывая подбородка от груди.

Когда зазвонил телефон, это был просто факт. Звонок был как бы частью обстановки, а не сигналом. Сам факт звонка казался все более и более абстрактным. Что бы ни означал звонящий телефон, его значение заглушал сам оглушающий факт звонка. Гейтли обратил на это внимание Факельмана. Факельман категорически возражал.

В какой-то момент Гейтли попытался встать и на него грубо набросился пол, и еще он обмочился.

А телефон все звонил.

В другой момент они увлеклись тем, что закатывали разноцветные арахисовые M&M's в лужицы мочи и смотрели, как цветной краситель разъедает и в нимбе яркой краски остается вампирски-белый мячик эмэндэмсины.

Зажужжал домофон люксовых апартаментов от стеклянных дверей комплекса внизу, оглушив их обоих фактом своего звука. Он жужжал и жужжал. Они обсуждали, когда же он прекратится, как люди обычно обсуждают, когда прекратится дождь.

Это был МБР среди отрывов. Запас Вещества казался неисчерпаемым; г. Дилаудид меняла форму, но, насколько они видели, даже не думала уменьшаться. Это был первый и единственный раз, когда Гейтли ширялся так часто, что на руке кончились вены и пришлось переключиться на вторую. Факельман был больше не в состоянии помогать ему затягивать ремень. Факельман пускал нитку шоколадной слюны, чтобы она растягивалась почти до самого пола. Кислотность их мочи заметно разъедала лак паркета в апартаментах. Лужа отрастила множество рук, как индуистский бог. Гейтли не понимал, это моча подобралась к их ногам или они уже сидели в ней. Факельман экспериментировал, как близко у него получится опустить кончик нитки слюны к поверхности пруда из их смешавшейся мочи, прежде чем втянуть ее назад. В его игре чувствовалась пьянящая аура опасности. На Гейтли вдруг прозрением снизошла мысль, что большинство тех, кто любит игрушечную опасность, не любит опасность реальную. У Гейтли ушли галлоны вязкого времени на то, чтобы сформулировать прозрение Факельману и Факельман мог выдать ему имприматур отрицания.

В конце концов домофон замолчал.

Еще в голове Гейтли продолжала крутиться фраза «больше татух, чем зубов», пока она (голова) клевала носом, хотя он понятия не имел, откуда эта фраза взялась и к кому относится. Тогда он еще не побывал в Биллерике обычного режима; вышел под залог, который внес Бледный Соркин.

M & M's не могли отбить странный сладковатый медицинский привкус гидроморфона во рту Гейтли. В блеске мочи он наблюдал за переливающимся венчиком синего пламени на конфорке плитки.

Когда свет заката окрасился в охряный, у Факельмана случились судорога и дефекация, а Гейтли был не в состоянии подойти к Факельману во время судороги, чтобы помочь и просто побыть рядом. Его преследовало кошмароподобное ощущение, что он должен был сделать что-то важное, но забыл, что. 10-мг уколы Синего тумана притупляли ощущение все хуже и хуже. Он никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь были судороги от передоза, и Факельману, разумеется, было что сказать в опровержение.

Солнце за большими окнами как будто взлетало и падало, как йо-йо.

В миске Факельмана кончилась дистиллированная вода, и Факельман взял ватку, промочил в раскрашенной конфетами моче на полу и сварил с мочой. Гейтли показалось, что ему это отвратительно. Но о том, чтобы дойти за бутылкой дистиллированной воды в обобранной кухне, не могло быть и речи. Гейтли уже затягивал ремень на правой руке зубами, такой бесполезной стала левая.

От Факельмана ужасно воняло.

Гейтли провалился в сон, где он ехал в автобусе сообщением Беверли – Нидем с надписью на бортах: «Транспортная компания „Парагон": Серый маршрут». Спустя четыре года, в ступоре вспоминая об этом в Св. Е., он осознает, что этот автобус – автобус из сна, который не кончается и ни к чему не ведет, но потом переживает тошнотворное осознание, что связь между автобусами сама по себе – сон, или во сне, и что теперь лихорадка возвращается с новой силой и на его линии на кардиомониторе на каждом 1-м и 3-м ударе сердца появляется забавная закорючка, как зубец, из-за чего на сестринском посту в коридоре начинает мигать янтарный огонек.

Когда домофон снова зажужжал, они смотрели фильм про огоньки глубокой ночью. Теперь из домофона доносился голос бедной старой Памелы Хоффман-Джип. Домофон и кнопка, открывающая вход в ЖК, были в дальнем конце гостиной возле входной двери. Потолок вздувался и улегался. Факельман сложил пальцы в клешню и изучал ее в свете огоньков с ТП. Г. Дилаудид серьезно подкосили; повышенное потребление было чревато сходом селя в оз. Мочи. Судя по голосу, П. Х.-Д. была пьяна как канашка. Она просила впустить ее. Говорила, что знает, что они дома. Несколько раз использовала слово «пати» вместо «вечеринки». Факельман шепотом просил не рассказывать сказки. Гейтли помнит, как ему реально приходилось тыкать пальцем в мочевой пузырь, чтобы понять, хочет он в туалет или нет. Его Блок казался маленьким и очень холодным в сырых джинсах у ноги. Аммиачный запах мочи, и дышащий потолок, и далекий пьяный женский голос. Гейтли потянулся в темноте к прутьям манежа, схватился пухлыми кулачками, подтянулся на ножки. Казалось, это не он поднимается, а пол опускается. Он закачался, как младенец. Пол апартаментов делал ложные выпады то вправо, то влево, кружил, готовясь к атаке. Люксовые окна квартиры были завешены звездным светом. Факельман превратил клешню в паука, и теперь тот медленно сползал по его груди. Звездный свет казался пятном; отдельных звезд не было. За пределами линии огня экрана было не зги не видно. Звук домофона казался злобным, а голос – жалобным. Гейтли занес ногу в сторону домофона. Он слышал, как Факельман говорит руке-клешне-пауку, что она – свидетель расцвета империи. Затем, когда Гейтли опустил ногу, под ней ничего не оказалось. Пол увернулся от ноги и накинулся на него. Краем глаза Гейтли увидел вздувающийся потолок, и затем пол засадил ему в висок. В ушах зазвенело. От удара пола встряхнуло всю комнату. Коробка с пластиковыми карманами пошатнулась, упала и рассыпала пустые карманы по всему мокрому полу. Со стены упал экран и отбросил охряные огни на потолок. Пол прижался к Гейтли, крепко надавил, и у него все потемнело в глазах на размазанном лице, обращенном к окнам и Факельману перед ними, который тянул ему паука для ознакомления.