Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– В общем, ну мне, скажем там, тринадцать, а значит, Хэлли – четыре. Маман – в огороде на заднем дворе, возделывает славную каменистостью новоанглийскую почву прокатным мотоблоком. Тут неясно, то ли Маман управляет мотоблоком, то ли наоборот. Машина старая, полный бак бензина, который я заливал через воронку, – Маман втайне верит, что от нефтепродуктов бывает лейкемия, и ее выход – делать вид, что она не понимает, что случилось, если штуковина не работает, и стоять, заламывая руки, и позволить тринадцатилетнему мамину помощнику сделать грудь колесом и угодливо диагностировать проблему, а потом я заливаю бензин. Мотоблок громкий и неуправляемый. Ревет, пыхтит, лягается, и мать за ним ходит с видом человека, который выгуливает недрессированного сенбернара, оставляет пьяные спотыкающиеся следы в вывороченных грядках, за штуковиной. Что-то есть такое в очень-очень высокой женщине, которая управляет «Рототиллером». Маман невероятно высокая, выше всех, кроме Аиста, который нависал даже над Маман. Естественно, она пришла бы в ужас, если бы сама задумалась, что вытворяет – подстраивает так, чтобы с бензином, который, по ее мнению, раковый, обращался маленький ребенок; она даже сама не знает, что у нее фобия на бензин. На ней две пары

рабочих перчаток и целлофановые бахилы больничного вида на эспадрильях – огородом она занималась только в эспадрильях. И маска для микрофильтрации «Фукоама» от загрязнения, ты должна их помнить с тех времен. В грязных бахилах ее пальцы кажутся голубыми. Я в паре метров впереди, обеспечиваю предварительную камнеи комьеуборку. Это ее выражение. Предварительная камнеи комьеуборка.

Теперь подключай воображение, представь картину со мной. Посреди вспашки выходит мой младший брат Хэлли, наверное, года четыре на тот момент, в какой-то пушистой красной пижаме и пуховичке, и в тапочках, на носках которых нарисованы такие мерзкие желтые смайлики, с пожеланием Доброго Дня. Мы в огороде, наверное, часа полтора и почти закончили пахать, как к нам с веранды из красного дерева глубокой пропитки выходит Хэл, и идет, такой подтянутый и серьезный, к границе огорода, которую Маман разметила палочками и бечевкой. Он протягивает руку, в ней что-то маленькое и темное, и он идет к огороду, пока позади пыхтит и дребезжит «Рототиллер», волоча за собой Маман. Чем ближе он подходит, тем очевиднее, что у него в руках нечто крайне неприятное. Мы с Хэлом переглядываемся. У него очень серьезное выражение лица, несмотря на то что у нижней губы какой-то эпилептический припадок – это значит, готов расхныкаться. Пишется через «с». Помню, воздух был серым от пыли, Маман пришлось одеть очки. Надеть. Он протягивает руку Маман. Я щурюсь. Штука, которая занимает всю его ладонь и свисает по краям, – ромбоидический кусок плесени. Здоровый старый пышный кусок домашней плесени. Подчеркни «здоровый» и «старый». Должно быть, плесень из какого-то угла за горячей печью в подвале, угла, до которого она не добралась с огнеметом после наводнения, – нас заливало каждую январскую оттепель. Я взвешиваю в руке ком или камень, весь внимание, каждая волосинка встает дыбом. Напряжение в воздухе было такое, как если пойти на Санстренд-плазу, когда запускают трансформаторы, – каждый фолликул встает дыбом. Она была какого-то сопливо-зеленого цвета с черными пятнышками, пушистая, как персик. Еще оранжевые пятнышки. Кусок плесени, не предвещающей ничего хорошего. Хэл смотрит на меня в тарахтении, нижняя губа так и пляшет. Смотрит на Маман, Маман объезжает «Рототиллер», виляет. Главная piece 1в том, что плесень, типа, странным образом неполная. Как будто, тут осеняет меня, пожеванная, Елена. И да, я щурюсь и вижу, что мерзкая волосатая хреновина до сих пор, типа, наложена на передние зубы малого и волосато размазана по губам.

Окажись там со мной, Елен. Почувствуй, как сбираются вагнеровские тучи. Хэлли всегда говорил, что в детстве с Маман нельзя было избавиться от ощущения, что весь космос – на волосок от низвержения в кипучие тучи элементарных газов, и сдерживается он только героическими волей и гениальностью Маман.

Теперь все замедля-я-яется. Она поворачивает в конце грядки и видит, что Хэлли на холоде в своих веселых тапочках, что само по себе для нее уже почти удар космосу под дых, обычно. Вот мы видим, как глохнет мотоблок, когда она наклоняется до самой заглушки, которую я ей показал. Машина еще немного дизелирует и пердит синим дымком. Всасывает в себя кончик веревочного стартера. Я чувствую напряжение, как будто сам там сейчас стою. После рокота опускается звенящая тишина. Робкий чирик птички. Маман идет к Хэлу, который так и стоит в красном пуховичке. Заправляет выбившуюся прядь под резинку особой огородной полиэтиленовой шапочки. Тогда ее волосы еще были темно-каштановые, она обращается к нему, у нее невероятно унизительное прозвище для малого, которое я из милосердия даже никому не скажу.

Но вот она подходит. Хэл стоит столбом. Протягивает кошмарный кусок плесени. Маман сперва видит только, что у ее дитяти что-то в руках, и, как все мамы с сильным инстинктом материнства, сама протягивает руку, чтобы это взять. Единственный случай, когда она не присмотрится прежде, чем чтонибудь взять.

– Вопрос.

– Теперь Маман останавливается прямо у границы огорода и щурится, на ее очках пыль, она только начинает видеть и обрабатывать, что ей протягивает малой. Ее рука тянется над садовой бечевкой и замирает.

Хэлли делает шаг вперед, поднимает руку в каком-то почти нацистском салюте. Он говорит: «Я это съел».

Маман говорит, что просит прощения.

Елена, принимай выводы сама. Но учти хрупкость контроля над обсессо-компульсивностью. Жуткие фобии держат за горло. Ее четыре всадника: закрытые пространства, коммуникационная неточность и нечистота, а что может быть нечище, чем подвальная плесень.

– Вопрос.

– Четвертый всадник появится в самый последний момент, конечно же, как во всех качественных эсхатологиях, – не вскрытая карта, рубашкой вверх, пока не начнется настоящая игра.

«Я это съел», – говорит Хэл, все еще протягивая гадость, без слез – с какойто клинической угрюмостью, будто плесень – аудит, который ему нужно представить на рассмотрение. И – тебе интересно, взяла она это в руки или нет?

– Вопрос.

– Я вдруг подумал, что если тебе нужен материал по Маман и Чокнутому Аисту, то можно связаться с Бэйном. В Уэстоне он с нами практически жил. Как вторичный источник, что ли. Уверен, он будет обсуждать с тобой причуды Маман сколько влезет. Он до сих пор едва ли не на колени падает при любом ее упоминании. Его маленькую компанию по выпуску визиток только что выкупил огромный концерн розыгрышей, так что, уверен, он сейчас развалился где-нибудь в мраморной зале, под пальмовыми опахалами и с тряпочкой для лба, довольный жизнью и готовый разглагольствовать. Наверное, лучше не спрашивай его о моих причудах, но на тему Маман и ОКР он может сутками чесать языком. Он не выходит из дома, а дом его – одна большая комната,