Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Вы поддерживаете контакт с сестрой?

— Вы встречались с ней за границей?

Я снова и снова видел, как шевелились губы Хорна, но ответов не слышал, только какое-то тихое, невнятное бормотание. А поскольку он сидел в кресле откинувшись, с неподвижным лицом и взглядом, я не мог угадать его ответов.

Потом опять заговорил мужчина, стоявший за дверью. Его голос был дружелюбен, но настойчив, будто он предупреждал о близкой опасности:

— На кого вы работаете, Хорн?

Я видел, как роту господина Хорна открылся, его лицо налилось краской, он поднял руку, растопырил пальцы. В замочной скважине стало темно. За дверью послышался какой-то неясный шум. Я испуганно выпрямился и бросился к входной двери. Я попытался бесшумно закрыть ее за собой. Потом пробежал через двор замка. Мне было страшно, что меня окликнут из окна и вернут для допроса. Обеими руками я отжал вниз большую литую ручку ворот замка и уперся в них плечом, чтобы поскорее открыть. Сбегая по булыжной дороге в город, я молился шепотом:

— Боже милосердный, сделай так, чтобы мы закончили с ним лисью нору.

Третьего сентября Кристина принесла нам известие о смерти Хорна.

Утром она поехала в город за покупками, а кроме того, заглянуть домой, полить там цветы. К обеду она вернулась на хутор и рассказала о том, что узнала в Гульденберге про Хорна. Я слушал ее рассказ, не перебивая и не задавая вопросов. Известие о смерти Хорна потрясло меня, хотя я предвидел ее и, как оказалось, угадал многое, вплоть до поразительных отдельных мелочей.

Хорн умер так же, как жил, — трусом. Он жил недостойно; боюсь, мои слова поймут превратно, но я бы даже сказал, что его жизнь была бесчестной в буквальном смысле этого слова. Я утверждаю это, несмотря на то что в Гульденберге почти нет таких людей, которых я уважаю больше Хорна. Впрочем, ведь моя жизнь — тоже бесчестная.

Моя жена сказала несколько пошлых, лицемерно-сочувственных фраз о Хорне, посокрушалась о том, что он кончил именно так; тогда я спокойно приподнял край полной тарелки, отчего весь суп вылился на скатерть и растекся желтым пятном. Дочь засмеялась, а жена сначала вскрикнула, потом скривила губы, стиснула зубы и недовольно поглядела на меня. Я встал и вышел из комнаты; на ходу, ни на кого не глядя и ни к кому не обращаясь, сказал:

— Есть не хочется.

Поднявшись в кабинет, я сел к окну, постарался успокоиться. Вот и не будет больше четвергов, мелькнуло в голове, и эта мысль расстроила меня.

Я скучал на этих вечерах у Хорна, и все же они были развлечением — не слишком резкой, но все же сменой моих занятий, а кроме того, удобным, иногда совершенно необходимым поводом уйти из дому. Ведь у меня почти нет дел, по которым нужно уходить из дому. Обычно я и сам стараюсь избегать этого, чтобы не было помех работе, или досугу, или моим пустым, никчемным раздумьям. Опыт научил меня тому, что любой факт имеет ограниченную значимость. События отдельной судьбы или даже крупные события интересны как импульс; их дальнейшее развитие обычно лишь подтверждает тривиальность нашей жизни. Гораздо увлекательней постигать действительность во всей прелести ее завязок, не опускаясь до банальных подробностей. И вообще любые явления, в том числе и те, что связаны с человеком, лучше всего воспринимать умозрительно. Можно считать такой подход мистическим или спекулятивным, но это верно. Вряд ли следует спорить с тем, что каждая предпосылка может привести к любому из мыслимых следствий, в частности и к исходу самому глупому, которому я тем не менее не могу отказать в известном респекте, ибо этот исход обусловлен реальными фактами, то есть тем, что мы почтительно именуем действительностью.

Пожалуй, этого намека достаточно; я не собираюсь ни доказывать справедливость моих умозаключений, ни претендовать на роль философа-любителя, подвизающегося на поприще народного просвещения. И вообще мы отклонились от темы. Я, собственно, хотел лишь признаться, что когда услышал от Кристины о кончине Хорна, то прежде всего пожалел о четверговых вечерах.

У себя в кабинете я спокойно перебрал истории болезней. Найдя материалы о Хорне, я добавил к прежним записям заключительную пометку об обстоятельствах его смерти. Затем я переложил эти листочки в розовую папку, где у меня хранятся законченные истории болезней, пока я не подготовлю их к тому, чтобы отдать в переплет.

Записей о Хорне было немного. Он всего шесть раз приходил ко мне на прием. Подробно зафиксированы два визита, когда мы вели довольно продолжительные беседы. Последний раз он был у меня в марте, за пять месяцев до смерти. Хорн жаловался на отсутствие аппетита, легкую головную боль и просил как следует осмотреть его.

— Сделайте-ка профилактический осмотр всей машины, доктор, — сказал он. — Она безбожно скрежещет. Видно, где-то завелся песочек.

— Болит что-нибудь?

— Нет. Боюсь, сам механизм ни к черту. Отказывается работать.

— Не гневите Создателя, доктор Хорн. Наш механизм — удивительное изобретение.

— Вы правы, доктор. Но к сожалению, мой гарантийный срок истек, а ведь тогда-то и обнаруживаются непоправимые дефекты. Не хочу предвосхищать вашего заключения, но, пожалуй, вы имеете дело с ужасной рухлядью.

Я долго обследовал его. Тем временем мы молчали, и тишину нарушали лишь стук моих пальцев по его груди, мои короткие команды, исполняя которые Хорн считал вслух или глубоко дышал.

— Все в порядке, доктор Хорн, — сказал я, вернувшись к своему столу. — Если будете следить за собой, то проживете дольше вашего замка.

— Я уже сейчас чувствую себя музейным ископаемым. И пожалуйста, не называйте меня доктором. Вы же знаете, несколько лет назад меня лишили ученой степени.

— Извините, это вырывается невольно. Впрочем, я считаю, что свою ученую степень вы заслужили вполне законно и никто не вправе отнимать ее.

— Степени меня лишили, и, значит, не следует называть меня так. Примите это к сведению и давайте сменим тему.

— Хорошо, но сейчас я прежде всего врач. Я пытаюсь выяснить причину недомогания, и у меня достаточно оснований полагать, что эта тема стала одной из причин, которые осложнили вашу жизнь и в конце концов привели ко мне.

— Нет ли у вас пристрастия к психопатологии, доктор Шподек? Прописывайте мне любое снадобье, объявляйте ипохондриком, только не надо копаться в моих личных делах. Вас они не касаются.

— Касаются, господин Хорн, и именно тогда, когда они служат причиной заболевания.

— Даже и тогда нет. В противном случае я отказываюсь от вашей помощи. Мне не нужны специалисты по душевным расстройствам.

— Вас донимает прошлое, Хорн. Вы не можете разделаться с ним. Ваше прошлое…