Александр Снегирев - Призрачная дорога

Последовав за двухголовой птицей, оленёнок отпер Кисоньку.

Она преобразилась в существо, неизвестное учёным и себе самой.

Пока она внимала каждому его движению, по стене прыгала ветвистая тень.

Тень от его рогов.

Потому что рога у оленёнка как у взрослого.

Нас разбросало среди простыней, полиэтилена и чёрной пыли.

Мы голые и грязные, не то что американские актёры после секса – в отутюженных пижамах, каждый на своей половине кровати.

Кисонька, так до конца и не освобождённая от полиэтилена, вся в чёрной коросте и разводах, поджимала колени к подбородку и стонала от неги. Она пахла водорослями и пучиной. Словно побывавшая в брюхе морского чудовища и теперь приведённая в чувство, она огляделась по сторонам с опаской и радостью.

– Я люблю тебя.

– А я тебя.

Кисонька задрала ноги.

– Здравствуйте, ножки.

Кисонька прижала подбородок к груди и скосила глаза.

– Здравствуйте, грудки… – Помешкав, она добавила: – Только не надо сейчас меня поправлять. Я знаю, что слово «грудки» больше относится к куриным полуфабрикатам, но мне хочется так сказать. Грудки, грудки, грудки!

Я поцеловал её плечо, мне не хочется её поправлять.

– Здравствуй, животик. – Кисонька помяла свой животик.

– Здравствуй, родинка. – Она тронула родинку на крае пупка.

– Здравствуйте, ручки. – Кисонька стала загибать пальцы, подсчитывая часы сна. Достаточно ли проспала?

Обнаружилось, что проспала меньше средней нормы и следует поспать ещё. Но разве теперь уснёшь?

– Как же хорошо. Как мне хорошо. Обожаю тебя! – Кисонька отправила мне взгляд, полный любви.

Я молчу, сердце моё колотится, как обдолбанный рейвер.

– Ты покосишь газон? Уже три недели не косил.

Луч из щели между ставнями подобрался к моей шее.

– Обязательно сейчас об это говорить?

– Я просто спросила.

– Почему нельзя просто насладиться мгновениями счастья? – И откуда у меня в голове такие словосочетания…

– Мне кажется, что как раз в такие мгновения и хорошо поговорить о нашем доме.

– Даже в такие минуты ты не можешь просто полежать, – произнёс я с откуда-то взявшейся ненавистью.

– На самом деле ты не любишь меня, – сказала Кисонька. – Ты любишь, когда я зашиваю твои штаны или стою раком. А ещё лучше, чтобы я спала. Недаром я у тебя постоянно дрыхну, а ты мной любуешься. Добренький какой, любуется спящей женой, а только жена становится собой, сразу начинает её ненавидеть. Ты бережёшь себя от настоящих эмоций. Как только требуется эмоциональная вовлечённость, ты сразу устраняешься.

– Неужели надо сейчас об этом говорить? – взмолился я.

– А когда об этом говорить? Днём ты сядешь писать, тебя нельзя будет беспокоить, потом ты устанешь и ляжешь спать, потом ты снова будешь писать, потом будешь злой, потому что ничего не получается, и так всегда. С тобой никогда нельзя поговорить. Ты нас обоих задал какими-то недоразвитыми личностями. Второстепенные персонажи кое-как вырисовываются, а вместо нас – какие-то размытые пятна.

Кто мы?

Чем мы заняты?

Зачем живём?

Почему ты не написал, как преподаёшь, читаешь свои рассказы на радио, выступаешь в театре? Почему не написал, как ты психуешь перед этим, пьёшь, а потом у тебя депрессия неделю, потому что ты совершенно истраченный после этого?

Кисонька встала с кровати и продолжила обрушивать на меня новые абзацы.

– Почему ты представил меня мнительной бабой, которая погнала мужа на крышу из-за выдуманной молнии? Почему ты не пишешь, что я пытаюсь сдать наш летний домик, который ты манерно назвал флигелем, чтобы нам было на что жить, потому что твоя литература ничего не приносит?

Почему ты не пишешь, что десять лет я старалась родить тебе ребёнка, отказалась от карьеры, ходила по врачам, ездила за границу, но ничего так и не получилось, а ты ещё постоянно сомневался, нужен тебе ребёнок или не нужен? Без всего этого вообще не понятно, зачем нам сиротка. Кажется, будто сытые лентяи от скуки решили поиграть в благотворительность!

– Ты уже про это говорила! – перебил я.

– Услышал правду и сразу злишься, – бросила Кисонька.

– Я злюсь потому, что у нас дом полон чужих людей.

– А я тут при чём? Печь надо ремонтировать. Подруга попросилась пожить. Подруга, которую ты называешь богиней, а меня описываешь как сонную нюшу. Плотник, вообще, по твоему приглашению приехал.

– Я их всех вышвырну! – зашипел я. – Я из-за них работать не могу.

– Ты работать не можешь потому, что выдумываешь много.

– Что я выдумываю?

– Всё! Дом, например. Зачем вся эта роскошь? Картины на балконе. Три этажа. Люстра с какими-то леденчатыми плафонами, свисающая в провал обеденного зала. – Кисонька издевательски процитировала мои строчки. – Сначала про историю начал, потом барахло это во всех подробностях описал. – Кисонька схватила край грязной плёнки и встряхнула. Чёрная пыль осыпала меня. – Надоело, я в душ.

Роняя шелуху, Кисонька выскочила вон.

Я смотрел на ком грязной плёнки, на разбросанные перепачканные простыни. Вот тебе и кокон, образ притянул событие, вылупилась не просто обновлённая Кисонька, а сама Святая Правда.

Ничего, скоро придёт служанка и всё уберёт.

Я решил проведать работяг.

За время предыдущих глав яма приобрела нужные размеры.

Работяги отдыхали рядом подле груды слежавшихся окаменевших контрацептивов.

– Хорошо, хозяин?

Я сел на корточки над раскопом.

Ломти земли выглядели аппетитно.

Срезы были масляно-гладкими или, наоборот, крошились, словно шербет.

Срезы были начинены жирными сокращающимися червями.

Цельными и рассечёными.

Черви двигались замысловато, как танцоры футуристического театра.

В нос шибануло почему-то красным вином. Понеслись ароматы чёрной смородины, ежевики, сухих трав и специй. Мелькнула мысль о бархатистых танинах и дубовых нотках в послевкусии.

Вдруг на дне ямы земля стала осыпаться.

Я такое видел в фильме про космических пришельцев «Враг мой». За подобным осыпанием почвы следовало появление щупальца подземной твари, которая затаскивала к себе всё живое и сжирала.

Не успел я испугаться, как на дне образовался тёмный провал, но никакое щупальце оттуда не высунулось.

– Это не мы, хозяин, – сказал старший из двух работяг. – Мы копали где ты сказал.

Я спрыгнул в яму.

Довольно опрометчивый поступок – а что, если бы подо мной провалилась почва и я бы ухнул в неизвестное подземелье?

Я стоял на краю провала, почему-то захотелось сунуть в образовавшуюся черноту руку.

Я потянулся, но передумал. Решил сначала посветить телефоном.