Александр Снегирев - Призрачная дорога

Кисонька взяла из вазочки вафлю и дала собаке. Та не стала есть.

– Бедняжка, даже вафлю не ест, – сказала Кисонька.

До чего я докатился?

Убил печника, пнул собаку, она теперь даже вафлю не ест.

Собака быстро дышала и смотрела на меня глазами глубоко шокированной порядочной женщины, которая отдала себя всю, а её чувства растоптали.

Мне стало так горько, что я схватил вафлю прямо с пола и откусил.

Почувствовал во рту что-то инородное, достал.

Улитка.

Осмотрев вторую половину вафли на предмет улиток, я отдал её собаке.

Вложил в пасть.

Собака не сжала челюсти и вафля выпала из них.

– Ну прости меня! – сказал я. – Прости меня, пожалуйста.

Я поднял обслюнявленную вафлю и снова сунул собаке в морду.

Догадавшись, что от меня так просто не отделаешься, собака принялась жевать, бросая на меня взгляды, полные оскорблённого достоинства.

– Кто камин будет достраивать? Тебе не надоело в этом бардаке жить? – обратилась ко мне Кисонька, удовлетворённая собачьим аппетитом.

– Другого найдём, – сокрушённо возразил я.

– Другого… мы ему аванс дали.

– Я сделал это ради нас! – взвизгнул я. – Ради нашей семьи!

– Нашей семье не помешает, если камин будет побыстрее достроен, – отрезала Кисонька.

Я смотрел на ужасную картину, причиной которой стал, и глубокое раскаяние охватило меня.

И в самом деле, разве стоит недостроенный камин его хамства, высокомерия и притязаний на Кисоньку?

Конечно камин дороже!

Камин – это уют, это порядок, это семейный очаг.

Да и аванс жалко.

Захотелось обхватить голову руками, как в кино, и воскликнуть: «Что же я натворил?!»

Захотелось закрыть глаза и чтобы всё исчезло.

Ни говоря ни слова, я лёг над диван и подтянул колени к подбородку.

Я снова маленький мальчик, я ничего не должен решать.

– Хороший мой, счастье моё. – Кисонька погладила мою голову. – Прости меня, я виновата, не создала тебе нормальных условия для работы. Дом тесный, камин этот… Надо научиться справляться с приступами агрессии. Если хочется кого-то убить, просто поприседай.

– Ты права, милая. Как ты права, – ответил я, едва не плача.

Мне вдруг стало очень жалко себя. И Кисоньку, и печника, и собаку, и вообще всех. Благородная печаль переполняла меня.

– Ты ни в чём не виновата. Обещаю тебе в следующий раз приседать. Обещаю найти другого печника, который быстро всё доделает, – говорил я, будто прощаясь навеки. Будто я лежу на смертном одре и Кисонька выслушивает мою последнюю волю. – И не печалься об авансе, пусть у него останется в качестве компенсации.

До наших ушей донеслись странные звуки.

Склонившись над печником, богиня быстро орудовала большим ножом.

Вспоров горло под бородой, она засунула руку глубоко внутрь печника и шарила там.

Пока мы, скованные ужасом и любопытством, смотрели, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть слово, она вытащила через рану что-то красное, округлое и скользкое.

Облизала и ощерилась.

– Кошкам пожарю, не пропадать же.

– Привет, мамант!

– Привет, – ответили мы с Кисонькой хором, хотя приветствие было адресовано только ей.

– Привет… – Дочь не закончила фразу, но смею надеяться, что она хотела произнести «папант». Очаровательная игра слов. Как в детстве.

Должен признать, я нисколько не в обиде на дочь из-за того, что она так и не произнесла это «папант».

Я бы на её месте тоже не произнёс.

Ещё неизвестно, смог бы я вообще говорить, окажись на её месте. Представьте сами: приезжаешь домой, а там родительская подруга с ножом в одной руке и человеческим сердцем в другой.

И труп печника на полу.

– Мы тебя не ждали, – сказала Кисонька.

– Но мы рады тебя видеть, – добавил я.

Что-то шлёпнулось.

Все обернулись на богиню.

– Не обращайте внимания, я вытру. – Богиня пыталась поднять с пола выскальзывающее из пальцев сердце.

– Я хотела на следующей неделе приехать, – сообщила дочь. – А потом решила не откладывать. Меня Цыпочка подбросила.

Вошла Цыпочка, дочкина подруга.

Всегда, когда вижу её, любуюсь. Настоящая красавица и такая уже взрослая. Наша-то ещё совсем ребёнок.

Не успев поздороваться, Цыпочка упала.

Даже не вскрикнула, просто бух и всё.

Впечатлительное поколение.

– Надо смочить ей лоб, – нашлась Кисонька.

Я приподнял голову Цыпочки и плюнул ей в лицо.

И одновременно чихнул.

По правде говоря, чихнул и плюнул разом.

В носу щиплет с того момента, как вышел к столу.

Цыпочка раскрыла глаза.

– Что это у меня на лице? – спросила она слабым голосом.

– Это я плюнул, – ответил я смущённо.

– О, спасибо. Это лучший способ меня воскресить. – Цыпочка тоже смутилась, и её бледные щёки порозовели.

– Как самочувствие?

– Я в полуобмороке, – прошептала Цыпочка и покраснела ещё гуще.

– Забанили так забанили, – сказала дочь, присев на корточки рядом с печником. – Мы не рано появились?

– Как сказать… – заметил я.

– Мы всегда тебе рады, – вмешалась Кисонька.

– Я не в том смысле!.. – запротестовал я. – Конечно, мы тебе рады, я уже говорил, просто сама видишь… – Я снова закончил многоточием.

– Ты сам решил, что настал наш черёд, – подала реплику дочь, разглядывая мёртвого печника.

– Сцену твоего приезда написал я, но это не значит, что решил тоже я.

– А кто, если не ты?

– Учёные доказали, что в голове каждого из нас живут целые колонии микробов. Они воздействуют на мозговые центры в собственных интересах, – произнёс я с обречённостью мудреца. Я не уверен, что точно цитирую статью про обитателей черепной коробки, но сама идея мне нравится.

– Какой ужас, получается, за меня решают какие-то насекомые? – расстроилась Цыпочка.

– Я давно догадывалась, – вставила дочь.

– Я очень exited [1] Возбуждена ( англ .). . – Цыпочка училась в Англии, ей свойственно спонтанное англоязычие. – Но я не могу принять, что я – это не я… – Цыпочка обвела руками свои соблазнительные очертания, – …а какие-то мерзкие микробы. Какой-то вирус, болезнь.

– Мы одновременно и тело, и организмы, его уничтожающие, – заявил я тоном проповедника. – Нас учат, что каждый человек – индивидуальность, но это иллюзия. Индивидуальность наша определяется зрением. Если всех нас разглядывать под микроскопом, окажется, что между нами и остальным миром нет границ, молекулы и атомы бегают туда-сюда, постоянно размывая границы, мы – часть единого целого, и микробы, которых мы так боимся, которые убивают нас, как бы лишая индивидуальности, на самом деле приближают нас к единению с этим общим великим целым.