Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Улесов вышел на улицу. Он был немного смущен, растроган, немного сбит с толку и будто раздосадован, что его порыв пропал впустую, но над всеми этими смутными ощущениями вначале подспудно, а затем открыто и ликующе подымалось радостное чувство освобождения. Он от души был благодарен Анне Сергеевне, что она не приняла его жертвы, не связала по рукам и ногам тяготой чужой судьбы.

Ночная улица лежала перед ним, как дорога в новую жизнь, и Улесов радостно и легко зашагал вперед…

Прошло несколько лет. Маленькая учительница из Мышкина, мелькнувшая как дорожный огонек в юные годы жизни Улесова, вернулась острой, незатихающей болью. Улесов и сам не знал, почему это давнее переживание всплыло в его душе в ином, странном, тоскующем образе. Не то чтобы он испытывал запоздалые угрызения совести или раскаяние, нет, сейчас, через годы, Анна Сергеевна не казалась ему ни обиженной, ни оскорбленной, ничего ущербного не было в этой новой памяти о ней. Все мелкое, жалкое, дурное отшелушилось от воспоминания, осталось что-то горячее, трепетное, летящее, необыкновенное, перед чем меркли другие воспоминания, другие радости, другие переживания его жизни.

Неужто и впрямь все это было? Да, было, было такое, чего уж никогда потом не было: маленькая комната, тихий свет лампы, остывший чай на столе, белые корешки обернутых в бумагу книг, теснота узкой кровати, ночное тепло нежного и сильного тела, дневное тепло руки, самое надежное тепло в мире…

Речь пойдет, естественно, о любви вне брака. О любви супружеской не стоит и говорить в этот июльский полдень, вряд ли кто-нибудь возьмет на себя этот неблагодарный труд. И все же, если кто-нибудь поднимет знамя законной любви, когда дерево и камень трескаются от жары, то это значит только одно — в его жилах течет жаркая кровь. Иван Мавров, наш злосчастный директор, не только не обладает бешеным темпераментом, но скорее ленив, что не мешает нашему предприятию выполнять годовой план и даже перевыполнять его, и это принесло нашему руководителю известную популярность. Но я не намерен говорить о его деловых качествах. Как вы, верно, уже поняли по моему краткому предисловию, я хочу рассказать о его любви.

Любезные, или, как выражались в прошлом веке французы, галантные истории директоров, министров, полководцев, епископов, пап и прочих высокопоставленных духовных и светских лиц претерпели тысячи литературных инфляций от Илиады до наших дней. И если я осмеливаюсь рассказать такую «галантную» историю, то смелость мне придает бесспорная истина, что хоть мир уже и постиг природу человеческих страстей, все же любовь в различные эпохи, говоря языком критиков, имела свою «специфику». Воспевая это самое сладостное и высшее благо, данное человеку в вечное и безвозмездное пользование природой, авторы, жившие несколько веков назад, впадают обычно в многословие, похожее на сплетни, но никто не сообщает нам, например, что высшее начальство имело интимные связи со служительницами вверенных им предприятий. Это обстоятельство, в сущности, не должно нас смущать, потому что в те времена женщины не несли никакой иной службы, кроме как при папских или императорских тронах. В описаниях этих авторов нигде не говорится и о том, что древние греки, римляне, средневековые рыцари и даже граждане девятнадцатого века покупали колесницы, кареты, брички, фаэтоны и другие транспортные средства для осуществления своих галантных связей с нежным полом. А наш Иван Мавров страдал как раз из-за отсутствия транспортного средства, притом служебного. Собственный автомобиль он все еще не собирался покупать, а его служебная «Волга» месяц назад попала в катастрофу, это случилось в начале июля, и вот уже месяц, как он испытывал истинную ностальгию по тихим, теплым и полным любви вечерам, когда они с Дафи уезжали за город и сворачивали с шумной магистрали на какую-нибудь глухую сельскую дорогу. Если в мае природа все еще лихорадочно листает журналы мод, чтобы выбрать подходящие для сезона наряды, и примеривает новые туалеты, то в июне она уже облачилась в них, и над лесами, горами, полями носятся ароматы самых дорогих духов — не парижских, а собственного производства. Итак, молодая, ослепительная в своем великолепии, она с безумной щедростью дарила свою красоту Ивану Маврову, а Иван Мавров впадал в трогательное опьянение, потому что — и об этом давно следовало сказать — весну он отождествлял с Дафи, а Дафи — с весной.

Интимные отношения между шефом и секретаршей, если таковые имеются, давно считаются деловыми, потому что каждый пользуется положением другого. Дафи сначала была чем-то вроде чернорабочей, потом перешла на более легкую работу, потом стала секретаршей и оказалась в соседней с директором комнате. Соответственно этим служебным переменам менялось и ее имя — Фина, Финче и, наконец, Дафи.

Наше предприятие довольно большое, и между людьми, кроме трудовых отношений, существуют и личные. Мы становились свидетелями разводов, измен, счастливых романов, искренней дружбы, вражды, одним словом, привыкли к самым разным событиям личного плана, и, в общем-то, любопытством никто у нас не страдает. Но отношения Маврова и Дафи составляли исключение, многих интересовало: любит ли Дафи Маврова или просто благодарна ему за продвижение по службе. Не исключали, что она считает это продвижение вполне заслуженным, соответствующим ее деловым качествам. В этом случае ее связь с Мавровым все готовы были признать бескорыстной, независимо от того, любила ли она его или проявляла легкомыслие. Как видите, любопытство к этой связи не таило в себе ничего преступного, все решали скорее нравственную проблему, тем более что Дафи обладала редкой красотой. Люди невольно испытывают ревность при виде красоты, внушают себе, что красота несовместима с обычными человеческими слабостями, готовы прощать красавицам эти слабости, если они их искупают с достоинством.

Нет смысла напоминать, что во внебрачных связях существуют два «смягчающих вину» обстоятельства — молодость и красота любовницы, которая должна быть красивее супруги и моложе ее хотя бы на десять лет. Иначе, как выразился один из наших сотрудников, игра не сюит свеч, потому что многолетний брак часто — всего лишь обмен колкостями. А Дафи была красива, даже слишком красива. То ли по наивности, то ли по молодости лет, которой не свойственна излишняя суетность, но Дафи словно не осознавала своей красоты, не пользовалась ею, и это придавало ей особенное очарование. Но очарование куда менее заметно, чем яркая красота, и, бьюсь об заклад, что хотя все у нас на работе и называли Дафи красавицей, никто, кроме меня, не оценил по достоинству ее очарования. Мне кажется, что даже и наш директор. А ведь красота вообще несет в себе нечто навязчивое, самодовольное, эгоистическое по отношению к некрасивым, таит в себе невольную нескромность. Очарование имеет иную природу, оно — изящество, волшебство, которое передается не только людям, но всему тому, к чему оно прикасается, без этого волшебства красота холодна и безлична. Как и большинство красавиц, Дафи не обладала блестящим умом, не стремилась получить высшего образования — она закончила какой-то техникум — но и статуи Фидия и Микельанджело, как и портреты больших живописцев, не блещут ни умом, ни образованием, а человечество не перестает восхищаться ими.